Райлз был типичный американский специалист: не тратил времени на лишние разговоры, ему сразу было понятно, что с пациентом и какое нужно лечение. Хотя он смотрел на Илизарова с большим уважением, но времени на расспросы зря не тратил: сразу попытался определить пульс с помощью доплера, аппарата, который усиливает звук от пульсирующей крови, — никакого звука не было. Он выразительно глянул на нас с Бунатяном и сказал секретарю, чтобы она срочно заказала ангиограмму — рентген сосудов с контрастной жидкостью. Я перевел Илизарову. Он горько усмехнулся в свои густые усы:
— Так… дела, видно, неважные.
— Ну, может быть, не такие плохие, — успокаивали мы его.
Но он, конечно, все понимал. Я отвез его на инвалидном кресле в рентгеновское отделение. Новые снимки показали закупорку бедренной артерии еще хуже, чем раньше. У Райлза решение было однозначное: нужна операция.
Тысячи раз в жизни мне приходилось говорить своим пациентам: «Вам нужна операция». Хирургу бывает совсем не просто это сказать, потому что он знает, что больному это совсем не просто услышать. Поэтому зачастую нельзя давать прямую рекомендацию, а приходится начинать издалека, приводить примеры. Но американские специалисты на это время не тратят. И Райлз тоже выпалил решение прямо. Когда я перевел его слова Илизарову, он принял это по-мужски спокойно:
— Я и без твоего перевода понял. Надо так надо. Когда?
— Завтра, — коротко ответил Райлз.
Вечером мы с Илизаровым и Светланой уже были в приемном отделении госпиталя.
Регистратор не могла решить вопрос о госпитализации без страховки и без какой-либо бумаги. Звонили в администрацию, администрация звонила в советское посольство. Мы сидели и ждали. Гавриил молчал, мы со Светланой тихо переговаривались: ей надо было освобождать номер в гостинице, и я уговаривал ее переехать к нам с Ириной.
Наконец все разрешилось, больного стали регистрировать. Я переводил вопросы и ответы. В американских госпиталях полагается указывать религию, к которой принадлежит пациент: ко многим приходят по их желанию священники. Илизаров поразился:
— Какая такая религия?! Зачем им? Я вовсе не религиозный, я атеист.
— Тогда какая у него национальность? — спросила регистратор.
Светлана сидела позади него и тихо шептала, как бы про себя:
— Он еврей, еврей.
Гавриил по отцу был тат, горский еврей, а его мать, Голда Розенталь, из белорусского местечка. Но всю жизнь ему приходилось скрывать свое происхождение, прикрываясь национальностью «тат» как щитом: никто об этом маленьком народе не знал.
