Во время телемоста "Москва-Берлин" Левитин сказал, что, хотя политика его никогда не интересовала, она вошла в его жизнь. А раз так, то, значит, и в его творчество, как бы режиссёр этому подсознательно ни сопротивлялся. Изображая в спектакле весь ужас извращённого существования на войне, вереницы калек, проходящих по первому плану сцены, Левитин отдаёт должное вечному инстинкту жизни, материнскому инстинкту, толкающему Кураж на разные хитрости и уловки, только бы её сыновья не записались в герои. Но как можно оградить от того, что стало образом жизни?
Оказывается, человек ко всему приспосабливается и, как ни странно, способен уговорить себя, будто у войны есть свои плюсы, где ордена дают за грабёж и насилие, что в мирной жизни неприемлемо. Можно так же продавать оружие врагу и наживать на этом капиталы, поэтому фургон мамаши Кураж, забитый секонд-хендом, не похож на бизнес, это всего лишь средство для выживания. Кстати, она прекрасно усвоила правила игры, когда встречают по одёжке, поэтому выглядит как бизнесвумен в чёрном вечернем платье и с модной причёской.
В ритме танго загадочная и пленительная маркитантка в исполнении Дарьи Белоусовой появляется на авансцене, возглавляя вереницу странных марионеток, придуманных режиссёром. Ничто здесь не напоминает о войне, разве только металлическая сетка с повисшими на ней предметами от разрывов да два огромных деревянных колеса, которые раздавят детей Кураж, но не раздавят её, ибо она не заметила, как сама превратилась в машину.
Обычно в спектаклях Левитина всегда есть чётко выверенный ритм, дающий его фантазии пузыриться и наполняться живительным кислородом, а также явная или скрытая ирония, позволяющая персонажам уходить в то самое "остранение", которое открыл Брехт. Здесь же создавалось такое впечатление, что Михаил Ефимович запретил себе думать о какой бы то ни было иронии и сосредоточился только на злом сарказме в надежде, что зонги в исполнении детей смягчат суровую правду жизни и обличат тех, кто уничтожает будущее ради мирового господства. Увы, чуда не произошло. Детский хор смотрелся как вставной элемент, по смыслу понятный, но художественно маловыразительный. Ко всему прочему Левитин запретил играть клоунскому оркестру (музыканты только манипулировали инструментами), что было оправданно -"когда пушки говорят - трубы молчат", но тогда кабареточный стиль, заявленный в начале спектакля, тоже был ни к чему[?] Или я ошибаюсь?
