Федин лукаво улыбается. Он всё понял. Но что будет дальше? Хозяин держит в руках готовую рукопись. "Чем мне вас угостить?" Он достаёт початую бутылку водки, извиняется, что мало, потом открывает другую, побольше. "А это вино, хорошее. Кто - что?" Симонов (за меня): "Нам водки".
[?]И я вспоминаю. В войну, в заснеженном овраге, потеряв связь с частью, под гул артобстрела мы - тоже пятеро, как сейчас, - в ожидании самого худшего смотрим на старшину, который достаёт флягу. Он хрипло: "Кто со мной?" Я: "Что это?" - "Белое вино". Один глоток - и я обомлел: первое причастие, водки я, южанин, не пил до того ни разу. Отец мой был коммерческим директором комбината "Абрау Дюрсо". Школа моя в Анапе - почти рядом с домом. На большой перемене я успевал сбегать туда и, выпив стакан рислинга, на ходу закусывая виноградом, возвращался на урок. Учительница: "О, сони! Не выспались? Посмотрите на Володю - у него всегда глаза блестят, пружина - не ученик! Равняйтесь на него!" Так на моём примере шло воспитание класса.
[?]Теперь, хоть и без особого удовольствия, я лихо опрокинул стопку. Симонов, провожая глазами эту процедуру, широко улыбаясь: "Надеюсь, ясно теперь, чья рукопись?" И неожиданно берёт её[?] прямо из рук Федина. И передаёт мне. Гости растеряны, натужно улыбаются.
Дальше мы, хохоча, едем по заснеженному полю к даче Симонова. Она около станции. Но вдруг машина глохнет и оседает на бок. Мотор робко начинает завывать и внезапно смолкает. Я, вылезая, проваливаюсь в холоднющую яму. Симонов, толкая машину рядом со мной, утешает: "Потерпи. Тут близко".
И мы бредём по полю пешком.
На даче Симонов выносит мне большие мохнатые унты, и я переобуваюсь.
В "Литгазете" сотрудники спрашивают: "Ты что - с полюса?"
Зато я теперь знаю, как надо воспитывать. Молодых, подающих надежды.
Спасибо Федину.
Обсудить на форуме
Что страшнее постмодернизма
Что страшнее постмодернизма
ДИСКУССИЯ "ПОСТМОДЕРНИЗМ: 20 ЛЕТ СПУСТЯ"
Алексей ТАТАРИНОВ,КРАСНОДАР
Этим словом пугают школьников и студентов. Есть ли у нас что-нибудь страшнее, чем постмодернизм? Только формализованная борьба с ним, унылое отрицание современной культуры, мысль о том, что литература русская погибла в холодных экспериментах. Страшнее постмодернизма - превращение его в удобного дьявола, который всегда под рукой и молчаливо принимает на себя ответственность за все наши провалы, за безволие и поражения на разных фронтах последних десятилетий.
С "тихим бешенством" Владимир Шемшученко ("ЛГ", 2012, № 4) отмахнулся от постмодернизма, обнаружив в нём наглую пустоту, позволяющую бездарям не только невнятные стишки сочинять, но и определять качество "воздуха, которым дышит вся наша псевдолиберальная братия". Полгода назад Лидия Сычёва ("ЛГ", 2011, № 32-33) аттестовала постмодерн как "равновеликость всего и вся, бесконечный тупик", показав, что данное явление вполне подходит для обозначения греха, тотального лицемерия и двуличия: чиновник стоит со свечой в храме, и он же отдыхает в ночном клубе, утром успевает побороться с коррупцией, днём спокойно получает взятку. Постмодернизм, не терпящий живого, оказывается пространством существования "биороботов", "машинных людей". Расставшийся с человечностью постмодернист даже до атеизма дотянуться не может. Как "зомби", он выполняет программу, в которой Бог просто отсутствует.
