На что мог опереться Рохлин? Движение в поддержку армии, созданное им, и было, и осталось структурой достаточно аморфной, межпартийной, без определенного стержня. И Лев Яковлевич это отлично понимал. Надо сказать, что он ни в коей мере не страдал авантюризмом. Напротив, как человек военный он придавал огромное значение этапу подготовки и накопления сил, но считал, что в российской оппозиции этот этап чересчур затянулся.
Главное, говорил он, — идеология, структура, средства. Идеология патриотическая, социально ориентированная у нас была, но нужны структуры, нужны деньги. Между тем, денег-то и не было. Приходилось вступать в переговоры с разными людьми, налаживать контакты с "центристами" типа Шаккума или даже Лужкова. Кстати, Лужков был на похоронах Рохлина в зале Дома Московского военного округа, где они с Зюгановым обменялись знаменательным рукопожатием, говоря о возможности идти дальше вместе. Можно сказать, сделали это над гробом Рохлина.
Лев Яковлевич очень внимательно относился к нашим экономическим предложениям, считал их частью необходимой идеологии, у него не было и следа какой-то зашоренности, веры в телевизионные авторитеты…
Я рассказал Рохлину и дал почитать материалы нашей идеи расширения безналичного оборота и восстановления оборотных средств предприятий путем безналичной эмиссии, что не вызвало бы инфляции и при планировании производства и сбыта, быстро бы дало рост продукции. На первых порах это могло стать сильным лекарством для экономики. Рохлин во всем этом хорошо разобрался и, что называется, взял на заметку. Как и некоторые другие предложения, касающиеся нашего ресурсного обеспечения и продовольственной безопасности на случай победы оппозиции.
Я бы хотел подчеркнуть, что это был человек дела. Парламентская говорильня явно была не для него, и говоруны — не подходили тоже.
Когда Рохлин находил средства, он действовал, собирая у себя представителей шахт, наиболее выдержанных и стойких, направляя их в регионы, сам ездил на юг, к шахтерам и казакам. Но, несомненно, сказывалось отсутствие спаянной, сильной организации. То, что называется, все сам и сам.
К тому же он, действуя в открытую, боялся подставить своих товарищей, которых посвящал лишь в самые общие черты дела. С военачальниками контактировал вообще один. Но с шахтерами-то это можно было поставить по-другому.
Мне это напомнило эпизоды революционной практики 1905 года, рассказанные мне моим университетским учителем, старым большевиком академиком Н.Н.Баранским. Он был участником первой (Таммерсфорсской) конференции большевиков и активным организатором революционной борьбы, для чего бросил учебу в университете. Баранского, дав ему партийную кличку "Николай Большой", направили на Сибирскую железную дорогу, где он, объезжая станцию за станцией, от Омска до Харбина, участвовал одновременно в организации и партийных ячеек, и Советов рабочих депутатов, и революционных дружин. На местах же силы всегда находились. Так понимал этот вопрос и Рохлин, даже не зная о прежнем революционном опыте. Не сидеть на месте, не ждать у моря погоды, а идти к людям, действовать!
