В утверждении этом нет никакого укора ни предкам, ни современникам, ни потомкам, которые откроют своего Циолковского. Завидный удел всякого великого человека и состоит в том, что каждое время может отыскать в его трудах нечто ему созвучное и необходимое.
Но ведь у Циолковского было свое время. Время, в котором он жил, потребности которого были известны ему, пульс которого он не мог не чувствовать даже в патриархальной тиши Боровска и Калуги. И надо помнить об этом.
В предыдущей книге я писал, как нужна была теория, как нужен был Циолковский. Он появился, создал эту теорию, а она оказалась вовсе не нужной, многие десятилетия никто ею не пользовался. Мысль Циолковского вроде бы должна была догонять дирижабль предприимчивого Соковнина, объяснять ошибки увлеченного Телешова. А она, догнав и объяснив, умчалась вперед так стремительно, что многие и не заметили этого гениального пролета.
В физике как хорошо! Там тоже есть экспериментаторы, есть теоретики. Экспериментаторы ставят опыт – теоретики объясняют полученный результат. Или наоборот: теоретики предсказывают, как начнут развиваться события в микромире, а экспериментаторы опытом подтверждают этот прогноз. Но вот у физиков появился Альберт Эйнштейн и объяснил не один какой-то опыт, предсказал не одно явление, а множество, создал свою систему мира, и другие ученые могли искать и находить в ней то, что нужно им.
Циолковский в космонавтике создал тоже свою теорию, свое учение.
История жизни Константина Эдуардовича известна лучше, чем история его идей. Как сделал он свое открытие? Как пришла к нему мысль о завоевании межпланетных пространств?
Из всего, что вы уже прочли, ясно, что говорить об открытии довольно трудно. Как вы помните, еще Ньютон в своих лекциях о принципе отдачи упомянул вскользь, что принцип этот можно применить для полета в безвоздушном пространстве. Циолковский не сделал открытия в классическом смысле этого слова. Нет в жизни Циолковского того самого мига, какой был у Архимеда, выскочившего из ванной с криком «Эврика!» [9], или у Шамполиона, когда он вдруг понял, что может читать египетские иероглифы. Правда, сам Циолковский пишет, что подобный миг он тоже пережил в юношеские годы. Ему показалось, что он нашел принципиально новую схему летательного аппарата. «Я был в таком восторге от этого изобретения, – писал Константин Эдуардович, – так взволнован, даже потрясен, что не мог усидеть на месте и пошел развеять душившую меня радость на улицу. Бродил ночью по Москве, размышляя и проверяя свое открытие. Целую ночь не спал – бродил по Москве и все думал о великих следствиях моего открытия. Но, увы, еще дорогой я понял, что я заблуждаюсь… И уже к утру я убедился в ложности моего изобретения. Разочарование было так же сильно, как и очарование…
