Джои разговаривала с молоденькой девушкой. Они составляли разительный контраст. Джои, стройная, светловолосая, лет тридцати пяти, смуглая, с резкими чертами лица и огромными карими глазами, умела себя подать. Была элегантно одета. Девушка же, с копной волос, в которой светлые пряди перемежались русыми, и бархатисто белой кожей, после поезда выглядела встрепанной. Джои, будь она полноватой, как эта девушка, ни за что не надела бы брюки. Тем не менее взгляд Нормана приковала именно девушка. До того она была живительно американская.
— Норман! — Чарли кинулся к нему. — Норман!
Джои обняла Нормана, прижала к себе.
Девушка, с которой разговаривала Джои, еле заметно улыбнулась Норману, и он улыбнулся в ответ. Девушка потупилась.
— Норман, я всю ночь не спал, — начал Чарли. — Так волновался. Спроси Джои. — Он сжал руку Нормана. — Столько всего нужно тебе рассказать.
Джои обернулась, кинула беглый взгляд на девушку и взяла Нормана под другую руку.
Салли нерешительно помахала им. Оставшись одна, она смотрела, как троица рука об руку уходит прочь. Салли была разочарована. После всего, что за долгие годы понарассказывал о Нормане Прайсе отец, она нарисовала себе романтический образ. Сплавом самых притягательных черт хемингуэевских и фитцджеральдовских героев — вот каким должен был быть этот рослый эмигрант. В жизни же он — ну не досадно ли — выглядел как самый обычный школьный учитель социалистического толка. Норман и Джои пошли выпить чаю, Чарли тем временем занялся багажом.
— Джои, до чего ж я рад тебя видеть.
— И Чарли?
— И Чарли. Разумеется, и Чарли.
Обращенное к нему потвердевшее смуглое лицо не дрогнуло.
— Норман, ты так вперился в меня.
— Гадал, что было бы, — он не стал увиливать, — согласись я уехать с тобой в Мексику.
Джои рассмеялась своим резким смешком.
— Презираешь меня? — спросил он.
— Не льсти себе, Норман.
Норман порывисто протянул руку, погладил ее по щеке.
— Ты счастлива, — спросил он, — счастлива с Чарли?
— Я успокоилась.
— А… А, понимаю.
— Я не встречала человека добрее его. И в этом, что бы там ни было, его суть.
— Ты говоришь так, будто гостиницу рекомендуешь.
— Давай переменим тему. А ты, ты счастлив?
Глядя на Нормана, она в ожидании ответа с грустью вспомнила: много было такого, что ты не позволял себе сделать, написать или сказать, потому что Норман, Норман Прайс, доцент Норман Прайс, счел бы это непорядочным. Теперь он писал триллеры. Ей захотелось уязвить его, но нежная медленная улыбка, осветившая его лицо, ее остановила: она поняла, что он огорчится не за себя, а устыдится за нее. Писать триллеры — для Нормана своего рода игра. Писательского самолюбия у него нет. И в их компании никого выше Нормана по-прежнему нет.
