Никто, даже, кажется, и сам Мамонов, не знал, в какой роте числится он. Родные тоже отказались от него. Но во всем этом он утешал себя охотой. Когда, бывало, Мамонов выйдет на двор, с ружьем в руке, протрубит позыв, закричит своим густым басом: «Сюда! сюда, собачонки, сюда!» — и целая стая собак, всех возможных пород и возрастов, с радостным визгом окружит его, — в такие минуты он бывал удивителен. Стрелял Мамонов очень порядочно, но не превосходно; зато охоту, и в особенности охоту с гончими, он понимал в совершенстве. Никто лучше его не умел выкармливать щенка, укладывать гончих, дрессировать легавых собак. Где доставал Мамонов собак, чем содержал их, это всегда оставалось тайной для меня; но он постоянно имел их пять-шесть, и столько, же щенков, и все они были в превосходном теле. Менять, дарить, продавать, вообще цыганить собаками составляло страсть Мамонова. Разумеется, украсть собаку, тем более у не охотника, почитал он делом совершенно позволительным. Зато приятеля, то есть хорошего охотника, он сам готов был снабдить собаками. С неохотником или дурным охотником быть приятелем он не мог: таких людей Мамонов презирал в душе своей, даже, кажется, глядел на них с каким-то сожалением, как на париев. В поле был он довольно несносный охотник — спорщик и хвастун, — вообще, принадлежал к числу таких охотников, каких я, к сожалению, встречал очень много. Мамонов воображал, что хороший охотник в поле непременно должен кричать и спорить. Без этого охота была ему не в охоту. Спорить и рассуждать о ней готов он был с каждым: это составляло для него высшее наслаждение. Вообще, бесцеремонность переходила у Мамонова в грубость, но, в сущности, он отличался добротой, — заветного ничего не имел, исключая разве одной или двух собак, с которыми не расставался ни днем, ни ночью, с которыми ел, пил и спал вместе и которых не отдал бы и отцу родному. Действительно, это были превосходные собаки. Услужливость Мамонова доходила иногда до навязчивости. Сидишь, бывало, в своей комнате, — вдруг отворяется дверь — является Мамонов, за ним вся его стая.
— Я знаю, вам давно хотелось пуделя — вот вам пудель… Какова собачка? а? — И, расставив свои огромные ноги, растопырив длиннейшие руки, согнув немного спину, он глядит вам в лицо и показывает обеими руками на косматую и грязную собаку с глупейшими глазами. — А, каков? а? — продолжает Мамонов, — на корабле привезен… в Англии сто рублей заплачен… Возьмите: дарю вам… Я знаю, вам давно хотелось пуделя…
