— Тогда могут и убить, — согласился боец так, словно понял всю глубину своей безответственности.
«Ниссан», обсыпанный белым порошком, издал прощальный звук, из него что-то потекло.
— Сейчас взорвется! — крикнул Сашка и отскочил в сторону.
Все, оглядываясь, побежали за бойцом, от которого уже явственно пахло мочой и немытым телом.
Дурость какая-то, думал Костя. Зачем и куда мы бежим? Вокруг стояли чистые, ровные сосны, верхушки их упирались в небо. Нам же в город надо! Но ноги сами собой несли его в сторону реки. Прямо какой-то замкнутый круг, мы никак не можем покинуть этот Петрополь.
Через мгновение они замерли перед мелко вырытым окопчиком, закрытым с трех сторон рукотворными холмами, и не знали, смеяться им или плакать. В одном углу на бруствере окопчика, глядя дулом в небо, лежал новенький, черного цвета ПКМ и три зеленые коробки патронов к нему, в другом — засаленный спальный мешок. В нишах — какие-то ржавые банки, консервы, парочка гранат РГД-5 и даже одноразовый РПГ-27[41]. Хорошо устроился, очень удивился Костя.
— Тебя как зовут? — спросил он, присев на край окопчика и с интересом разглядывая его обустройство.
— Витя… Витя Петров… — серьезно ответил боец.
Его голос прозвучал странно, так иногда реальность воспринимается реальнее, чем она есть. Сашка даже не стал снимать, презрительно глядя на бойца. А, наоборот, следовало. Боец-то, похоже, сумасшедший, подумал Костя и спросил:
— А куда стрелять собираешься?
— Туда, — уверенно сказал боец, показав на склон нависающего холма.
— Здесь же ничего не видно.
— Ну да… Засада… — убежденно ответил Витя.
— А давно сидишь?
— Месяц, однако… — Витя уселся на свой спальник, достал из ниши кружку и налил в нее такого вонючего самогона, что за версту стало ясно, что это самый что ни на есть первач. — Будешь?
— Нет, спасибо, — отмахнулся Костя.
— Я буду! — храбро шагнул вперед Сашка.
— Тебе нельзя! — сказал Костя.
— Костя, мне так хочется… Сегодня что-то пошло… — слезно попросил Сашка. — День такой… — Он оглянулся на лес за спиной.
— Успокойся, ковбой! — ответил Костя, стараясь лишний не смотреть на Елизавету, потому что он немного стеснялся ее нежностей и насмешливого взгляда Игоря.
Что-то изменилось в их взаимоотношениях, но он еще не понял, что именно и насколько серьезно, словно ему мало было ее слез и отчаянных поцелуев. Да и что значат эти ее поцелуи? Может быть, просто приступ жалости к нему или к самой себе? Надо с ней поговорить, но только без этих надоедливых свидетелей, которые так и норовят сунуть нос не в свои дела.
