Пауза перед вступлением к "Смерти и просветлению" длилась уже не минуту-другую. Гробовая тишина в зале, казалось, — вечность. Риккардо Мути стоял за дирижерским пультом, как обычно, в задумчивости, чуть склонив голову. Взгляды публики пригвождали маэстро. Оркестр тоже — ни жив, ни мертв. Я подумала: Риккардо Мути сейчас уйдет со сцены. Но вот — неуловимый приказ. Сквозь сумрачность, вкрадчивую неясность струнных пробиваются пульсирующие удары. "Больной человек спит в своей постели, тяжело и неравномерно дыша; несмотря на все страдания, безмятежные сновидения озаряют его лицо улыбкой", — оставил Рихард Штраус комментарий к сочинению. Развязанные пассажи валторн — бесшабашность юности. В раскатах медных — триумфы любви… Риккардо Мути вдохновлен, он, как Икар, на крыльях. Внезапный судорожный пассаж — борьба со смертью — пронзает публику. И набирает силы тот неподражаемый немецкий романтизм, где стремление к высшим идеалам преодолевает земное страдание, человека делает — сверхчеловеком, а музыку — безграничной… Овации стоя, крики "браво!". Риккардо Мути стремительно покинул дирижерский пульт.
Публика расходиться и не подумывала. Под шквалом аплодисментов я успела познакомиться с Бэт Лодал, американкой, высокой, сухопарой, похожей на амазонку. Наверное, — решила я,— занимается конным спортом. Оказалось, Бэт Лодал — жена музыканта Чикагского оркестра. Мы перечислили с ней имена композиторов, галерея портретов которых, как ордена, на стенах Большого зала консерватории. "Чайковский! — повторяла она с восторгом, — "Евгений Онегин!" Мы согласились еще, что Барышников — это бизнес, а Нуреев — ангел… Ждали биса.
Риккардо Мути не был бы Риккардо Мути, не опрокинь он на Москву солнце bella Italia. "Джузеппе Верди, — по-итальянски произнес маэстро в зал. — Ла форца дель дестино". "Его голос содержал в себе секрет мгновенного очарования, — сказал бы поэт, — потому что всегда казался уже знакомым, что я его уже слышал и уже успел забыть и вспомнить". Риккардо Мути перешел на английский, английский в крещендо перебивал итальянским и на фортиссимо: "ту Раша!" Порывом урагана он развернулся к оркестру, оркестр взорвало! В общем, началось то, о чем мне рассказывали в легендах. Я всё крутила в руках бинокль, потом, помню — маэстро чуть не проткнул дирижерской палочкой пол — поднесла этот бинокль к глазам. Сидя в третьем ряду партера, уже ничего-ничего не было видно. Стеной стояли слезы… Если возможен разговор с небесами, то Риккардо Мути говорил с небесами. И музыка — вино богов — проливалась из кубков на грешную землю.
