Главный герой романа — арт-дизайнер Сергей Молошников (Серж), «земную жизнь пройдя до половины», оказывается тесним в родном городе враждебными силами, которые выталкивают его, как инородное тело, из космоса русской жизни. Пространство сжимается, лишая света и воздуха и оставляя Сержу клочок горящей земли, где он пытается обрести точку опоры. Но призрачная точка опоры становится подрывной точкой, потому что действительность превращается в неудержимый карнавал в бахтинском его понимании: «Карнавал не знает разделения на исполнителей и зрителей… Карнавал не созерцают, — в нём живут, и живут все, потому что по идее своей он всенароден… Во время карнавала можно жить только по его законам, то есть по законам карнавальной свободы. Карнавал носит вселенский характер, это особое состояние всего мира, его возрождение и обновление, которому все причастны».
Среди кривых и разбитых зеркал, где витальные танцы сменяются танцами смерти, невозможно различить лица и маски: «Всё, что блестело вокруг, переливалось, мерцало, пленяло глаз, — всё это было тонкой кожицей, под которой скрывалась отвратительная ненасытная личинка, полная смердящих соков».
В единый водоворот сливаются предреволюционные марши, митинги и партийные заседания, в чем герой безрезультатно пытается обрести чувство коллективизма: «Ликующие духи вырвались на свободу, резвились под солнцем, славили волшебного трубача. Сержу казалось, что его обступило множество родных, полузабытых лиц и все они шествуют единым Русским маршем, столбовой русской дорогой, — и такое счастье быть с ними, не ведая смерти».
Ночной клуб «А12», в названии которого зашифрован Апокалипсис наступившего года, скрывает карнавальную подмену в самых разных извращениях поп-арта, когда «извлекает мусор из помойки, помещает его в золотую раму и воскрешает для жизни» — такая мусорная алхимия напоминает лошадь, беспомощно хромающую на все четыре ноги. Теракт в столичном аэропорте нарушает ровное течение жизни, превращая людей после взрыва в атомы разбегающейся Вселенной. На Черкизоне, получившем название «Райский рынок», оккупанты, служащие мамоне, иноземными торговыми выкриками вытеснили русскую речь.
Особым «королевством кривых зеркал» становится чердак с бомжами, где бывшие профессора и учёные среди ветхой мебели и скудной пищи хранят аристократизм духа: «Перед креслами стоял столик на гнутых ножках, вполне антикварного вида, с остатками перламутровых инкрустаций. Над столом в плетёном абажуре горела лампа, освещая остатки трапезы: вскрытую банку консервов, мясную нарезку на пластмассовой тарелке, пустые пластмассовые стаканчики. Выпитая бутылка блестела возле гнутой ножки стола».
