Это было раскольничье всенощное бдение. Невольно под эти звуки сердце охватывала неясная тревога и томление…
Я долго стоял, очарованный этой странной обстановкой. Веселые песни послышались явственнее: девчата вышли из душной комнаты и отправились гулять по станице. Вот они направляются сюда. Ближе, ближе… Повернули направо. Вот их шумная толпа, в которой теперь были уже и молодые казаки, прошла в переулок.
Родимый мой батюшка! Что думаешь обо мне?
Думаю-подумаю отдать Машу в монастырь…—
разобрал я слова песни, в напеве которой молодая грусть и неудовлетворенная жажда жизни звенели так трогательно скорбно, нежно и подкупающе.
Я завернул тоже в переулок, вслед за звонкой песней, с мыслью о Кате: в этом потоке молодых голосов звенит вероятно, и ее голос.
— Добрый вечер! — вдруг услышал я сзади.
Я вздрогнул от неожиданности. Это была она, Катя.
— Я вас видела в окно, — сказала она, улыбаясь и подходя ко мне ближе.
— Неужели? Откуда? А я вас все время ждал, — сказал я ей, — но не думал, что увижу.
— Ждали? Зачем?
— Я не знаю, зачем, но я все хотел… очень хотел увидеть вас… Пройдемся немножко?
— Да как же… Ведь девчата далеко ушли… Еще заметят…
— Ну — ничего! На минутку…
Мы сели на лавочке у какого-то палисадника. Я поглядел на свою собеседницу — она так близко была теперь ко мне, как никогда прежде. Цветок в волосах, какой-то блестящий пояс, кружева на груди и вокруг тонкой шеи — все мне показалось в ней так прелестно и мило.
— Говорите, зачем вы меня ждали? — спросила она, и то бессознательное кокетство, которое присуще всем женщинам, как бы ни были они различны по рождению, воспитанию и положению, засветилось в ее глазах, глядевших на меня вбок и слегка исподлобья.
Вместо ответа я молча обнял ее и поцеловал.
— Вот как! — воскликнула она и засмеялась, блеснув своими мелкими зубами.
Я крепче охватил ее руками и потянул к себе. Она не сопротивлялась и спрятала лицо у меня на груди.
— Будешь любить меня? Будешь? Да? — спрашивал я ее шепотом, сжимая в своих руках ее тонкий, гибкий стан.
Она молчала и не подымала лица от моей груди, и, когда я нагибался, белокурые ее волосы щекотали мое лицо.
— Мне чего вас любить, я и так вас люблю… — сказала она, наконец, и, обвив руками мою шею, прижалась к плечу…
Стало рассветать. По дворам зашевелились бабы, начали доить коров. Песни девчат слабо доносились издали.
— Пора домой, — сказала Катя, — теперь девки хватятся, куда, мол, делась, — чего им говорить? Прощайте…
