— Хорошо учитесь? — спросил я.
— Хорошо… Ничего… Не дюже… — послышались смешанные голоса.
— Надо постараться, экзамен не за горами… Постараться надо. Хорошенько…
Молчат.
— Может быть, мне не придется самому быть на экзамене: лечиться уеду, — так вот Арсений Васильевич вас повезет…
И вдруг сердце мое сжалось от невыразимой боли и жалости к самому себе и к ним… И я сказал совсем неожиданно:
— Может быть, не придется нам больше и увидеться… Так вот, ребята… в Священном писании сказано: «Будьте мудры, как змии, и кротки, как голуби»… Так и вы…
Слезы подступили у меня к горлу, и, как я ни старался их удержать, они горячими ручьями потекли по щекам, и я не мог больше говорить… Прелестные глаза Карташова, с навернувшимися слезами, всколыхнулись и на мгновение мелькнули передо мной, уплывая в окно; закачался Тарас Арбузов; кто-то забунел в голос за дверью и затем над самым моим ухом… Больше ничего я не видел и уж не помню, как их увел Арсении.
Вот я все мечтал о личном счастье, роптал, что жизнь безрадостна, однообразна и неинтересна. Нет! Лучше и интереснее жизни ничего нет на свете, какая бы она ни была — скорбная ли или веселая, трудная ли или привольная…
И как хочется мне теперь жить, быть здоровым, работать, учить и самому учиться…
А на дворе уже весна. Сегодня долго светило ко мне в окно солнце. Лучи его играли на полу, на стенах, на бумаге, разбросанной на столе, и на разноцветных флаконах с лекарствами… И как стало светло и бодро на душе! Опять она зазвучала радостным гимном свету, теплу, приволью и жизни… Сейчас в окно вижу голубое небо и белые круглые облачка, похожие на лебедей… Весна, весна… За спиной у меня точно вырастают крылья… Лишь взмахнуть ими, и полетишь в это голубое, бездонное, ослепительно-яркое пространство, в котором так чисто и привольно… Чувствую, как трепетно бьется мое сердце…
* * *
На этом обрывается дневник моего предшественника.
[1]
