Провожавшие казаки составили складчину, и казалось, не будет конца всем этим здравицам и пожеланиям. Чтобы не обидеть, приходилось принимать стакан от каждого подносившего и выпивать.
Андрей пил. А разъедающая тоска держала в тисках его сердце. Уйти бы куда-нибудь, остаться одному и поплакать вволю… Кругом него глухо гудел и дробился говор, звучали песни. Никому, по-видимому, не грустно: все напились, все шумят, поют, говорят разом, не слушая друг друга.
— Командир у нас был… фон Ерия, — говорит Никашка, близко наклоняясь к Андрею и глядя на него остеклевшим, неморгающим взглядом пьяных, затуманенных глаз. — Ну, такой хороший господин… отцов родных мало! У меня вон отец — и то иной раз взволдыряет, расходится, как грязь в проруби, ничем не уговоришь! А этот — чисто отец родной, не начальник! Бывало, придет к нам — всего… и водки, и всего!.. «Донцы, донцы! — говорит. — Милые люди! Я в ведомостях много читал про них, а теперь вот Бог привел командовать ими…» Тысячу рублей в месяц получал… вот, брат! «Бог вас, — говорит, — мне послал…» А после, как узнал нас получше: «И черт мне вас дал, — говорит, — сукиных сынов!..»
Народ пестрел по степи. Джигитовали пьяные казаки. Ребятишки гонялись друг за другом… вон и Агапка бегает. Женские группы рассыпались неподалеку от кругов. Как все празднично-нарядно, пестро, весело и многолюдно…
А песня грустную повесть рассказывала:
Вдоль по морюшку, вдоль по синему сера утица плывет.
Вдоль по бережку, вдоль по крутому родная матушка идет.
Все зовет она, все кричит она громким голосом своим:
«Ты вернись, мое чадо милое, воротись, простись со мной…»
— Душа-человек был! — слышался над ухом Андрея голос Никашки. — Ну, таких господ и на свете мало. «Все бы, — говорит, — хорошо, да вот, ребята, недостаточек… вы знаете…» — Есть, ваше благородие! — «Ну?..» — Ей-Богу, есть! — «Ну, достаньте, а уж я ни за чем не постою…» И была у нас в сотне одна мамзеля… Верка. Вот мы убрали ее получше, привели. Заночевал он с ней ночь, заночевал другую. «А ведь дело-то доброе, ребята…» Оставил ее у себя, одел барыней, и стала она Верой Васильевной. Ну, нечего сказать, никак не забылась и, как была с нами, с казаками, просто, так и осталась. Командир, бывало, за что-нибудь взыскивает с казака, — уж она всегда заступится…
Низко опустилось солнце. Длинные тени протянулись по голой степи от курганов, ветряков и гумен. Просторнее стала она и наряднее. Даль заиграла зелеными переливами и теплым золотом на разрытой соломе.
