Подъесаул ласково потрепал Шишкарева по колену и достал портсигар.
— Вы очень того… не волнуйтесь все-таки. Конечно, с какой стороны взглянуть на дело, это — да… Но должен вам сказать, что Пурица-то, в конце концов, не убыло, а прибыло: какие-то вексельки он там скупил и мой председатель русского союза у него оказался в лапах. Свои счеты у них там… Но я, точно, дурака свалял, под действием винных паров отчасти… Впрочем, к черту Пурица!..
Подъесаул вдруг рассмеялся каким-то своим воспоминаниям.
— Комики, ей-богу! — сказал он, крутя головой: — папиросочку, Михаил Иваныч?
— Нет, у меня… то… — не без смущения пробормотал Шишкарев: — у меня голова что-то…
— Не в порядке? Это, пожалуй, от водки, а не от табаку, — табак проясняет мысли, а водка непривычному человеку давит на мозг…
Подъесаул с особым шиком щелкнул крышкой своей автоматической спичечницы и, нагнувшись к огоньку, торопливо промычал:
— Табак способствует размышлению!
Он закурил, пустил клуб дыма вверх и долго наблюдал за ним мечтательным взглядом.
— Ну-с, хорошо-с! — воскликнул он веселым голосом: — я не досказал. На другой день, конечно, шум по всему городу. А может, по началу и не было еще шуму, но мне уже казалось, что все пальцами на меня показывают. Пропал, думаю. От стыда и на учение не явился. К одиннадцати надел мундир, отправился к командиру с докладом: чему быть, тому не миновать, — думаю, — прятаться бессмысленно… Настроение такое, как будто щенок на сердце нагадил: ноги не несут, не глядел бы на весь белый свет!..
— Тут произошел, как это в газетах говорится, инцидент. Сейчас-то об этом смех вспомнить, а тогда он меня, признаться, прямо-таки приплюснул к земле. Да… В казармах, во дворе, первый, кого я встретил, был Звонкобрехов. Сподвижник, так сказать. Идет, как ни в чем не бывало, ни тени уныния или огорчения на лице, — напротив: сияет, мерзавец, как вычищенный грош, и — показалось, должно быть, мне — даже как будто подмигнул приятельски этак. Смотрю: несет что-то… бережно, обеими руками, держит посудину… ну, знаете? — ночную…
Подъесаул понизил голос и, нагнувшись к Шишкареву, гулким полушепотом пояснил, какая именно посудина.
— Это, — говорю, — что ты такое несешь?
— Обед, вашбродь.
— Обед?! А посуда… что за посуда? Откуда ты ее достал?
— Извините, вашбродь, это, действительно, у еврея у энтого вчера прихватили…
— Здравствуйте! Этого еще не доставало, чтобы нас в мародерстве обвинили! Что ж ты, такой-сякой, зарезать меня собрался?
