— Наш с вами товарищ и ровник Семен Парийский, отца дьякона сынок.
— Да не-у-же ли? — протяжно сказал пассажир: — Парийский? Вот как… Семен?..
Помедлил одно мгновение и осторожно протянул руку в грязной перчатке из серой замши. Человек в котелке с чрезвычайною почтительностью, почти благоговейно, прикоснулся к руке чиновного товарища скрюченными, худыми, нерабочими пальцами и сиплым голосом робко спросил:
— А это никак вы, Василий Евстафьич? Боюсь вклепаться[6], но лицом всхожи… только, действительно, пополнокровнее стали…
— Не стеснитесь, вашескобродие, посадим его? — сказал кучер. — А то ведь подобьется ногами… Хочь и чижало, помаленьку доедем.
— Да я доползу… спаси Христос… у меня ноги привычные… Стеснять еще вас…
— Ну, садись, садись, чего там! — покровительственно воскликнул Терентий, дружески подмигивая отодвигавшемуся в угол тарантаса пассажиру Василию Евстафьичу.
Парийский поколебался несколько мгновений, кинул взгляд на свои ноги… и с особой деликатной осторожностью стал одной калошей на подножку. Глядя, как он медленно лез и медленно усаживался на скромном местечке — не рядом с Василием Евстафьичем, а ниже, спиной к нему, свесив ноги наружу, Терентий снисходительно усмехнулся:
— Тоже… в калошах!..
— Да ты бы повыше, Сема, — сказал дружески-небрежным тоном пассажир: — неловко ведь…
— Нет, не беспокойтесь. Ничего, славно… Просто, даже как вольтерское кресло…
— Еще острит, подите же, — подумал пассажир не без удивления. — Изгнан из второго класса духовного училища а ученых слов где-то набрался.
Терентий тряхнул вожжами, опять затрещал тарантас, и в поле зрения Василия Евстафьича тряслась уже не одна спина кучера: ниже ее тихо и покорно заколыхалась спина Парийского, сутулая, с плечами дугообразно согнутыми к груди.
— Откель идешь? — крикнул Терентий, обернувшись к Парийскомy.
Сиплый голос прокричал что-то в ответ, но за треском тарантаса нельзя было разобрать. Кучер придержал лошадей, и, когда они пошли шагом, Парийский повторил:
— Ходил к благочинному.
— По какому делу?
— По требованию. Архирейскую резолюцию объявить.
— В счет чего?
— Заходил я прошением к архирею насчет псаломщицкого места.
— В дьячки думаешь? Что ж, дело не плохое в дьячки, — снисходительно одобрил Терентий Прищепа.
— Кормиться чем-нибудь надо… Архирей положил резолюцию: для практики в Преображенский монастырь на полгода — объявить просителю.
— Ваканция добрая — в дьячки… Старайся. Табак имеешь?
— Обязательно…
