В горнице было тесно, жарко, шумно. Среди жужжания и гула голосов занималась и падала песня. Макар, вспотевший, красный, растрепанный, разносил водку. За столом, рядом со служивым и против него, сидели старики. По лавкам у стен и на двух лавках посреди горницы разместилось родство и соседство, возрастом помоложе, и женщины. Молодежь стояла у задней стены, около трубки: мест на всех не хватило. В дверях и в чулане тесной, жаркой грудой жались и толпились зрители. На крыльце через короткие промежутки стрелял из старого ружья-дробовика Онисим, старший из пяти братьев Варвары, осьмнадцатилетний белобрысый парень, тайный трубокур и картежник.
Служивый, сидевший в переднем углу, был центром, к которому обращались все речи, тосты, взгляды, улыбки и слова нескрываемого восхищения, лукаво-льстивые и наивно-откровенные. Восторгались вслух офицерскими погонами, которые называли аполетами, количеством и великолепием костюмов, привезенных Гаврилом Юлюхиным со службы, — он уже два раза переоделся в первые же часы своего пребывания в родительском доме: сперва в синюю куртку, а затем в мундир с голубой подкладкой. С почтительным изумлением смотрели на большой, туго набитый кошелек, который служивый не раз вытаскивал из кармана, открывал и не спеша обстоятельно перебирал пальцами сперва бумажки, потом серебро, доставал в конце концов медную монету и дарил малым ребятам на гостинцы. Те, кто сидел поближе, даже заглядывали, вытягивая шеи, внутрь кошелька и подавленно крутили головами…
Это был настоящий триумф фамилии Юлюхиных, который с особенным упоением переживал старик Макар.
— Ребята!.. «Не ясмен сокол»!.. Зачните «Не ясмен сокол»! — весь сияющий и неугомонно-шумный от счастья, кричал он молодежи, стоявшей у стены и исполнявшей роль хора. — Сват Ларивон! У тебя голос дозволительный, — зачни им «Не ясмен сокол»…
И входили новые лица, — в обычное время чужие, равнодушные люди, а ныне, в день торжества и ликования, вспомнившие о каком-то родстве, свойстве, кумовстве… Проталкивались к столу, радостно приветствовали, поздравляли с родительскими домами, умиленно рассматривали служивого, изумлялись вслух, говорили грубую, но приятную лесть.
