Обварив себе ноги, Кикимора так заревела, что певец петь перестал и бросился наутек, чуть не позабыв гитару, а Пепита прибежала домой — что было уже чудом, ибо она никогда не бегала.
— Проклятая! Распроклятая! Будь ты проклята! Сто раз, тысячу раз будь проклята! — встретила Кикимора дочь, приплясывая от боли на своих обваренных ногах.
— Зачем вы не обождали. Чем я виновата.
— Только и на уме у проклятой егозы что замужество. Пошли тебе Господи сатану в мужья. С руками бы отдала.
Прошло несколько времени после этого случая. Тетка Кикимора полежала в постели с неделю — то-то раздолье было ребятишкам; расхрабрились они так, что почти в двери дома лезли, зная, что старая Кикимора лежит вверх ногами на кровати. — Потом тетка встала и забыла совсем про случай и про свое пожелание сатаны в зятья.
Однажды явился в городке знатный и богатый иностранец и поселился недалеко от дома вдовы. Говорили, что это был англичанин, некоторые же полагали, что иностранец немец. Во всяком случае он не был похож на испанца. Белокурый, курчавый, с голубыми глазами и почти с беленькими ушками. Он был очень красив собой, большой франт, необыкновенно вежливый с стариками, предупредительный со старухами, любезный с девушками и услужливый с мужчинами, готовый всякого одолжить всячески.
Девицы города от него все с ума сошли к великой досаде всей молодежи. Только и толку было что об нем. Что он сказал, да что сделал. Пепита, как и другие, влюблена была в него заглазно, не будучи еще и знакома.
Однако, старики и старухи, несмотря на знатность, любезность и вежливость этого иностранца, сознавались, что есть в нем что-то отталкивающее, что-то подозрительное. Руку подаст, хоть и белую, нежную, как у девицы, — мороз по коже пробирает от его пожатия. Станет смеяться — зубы, как у волка, блестят и щелкают и язык красный, как раскаленное железо. Прямо глядеть пристально — не глядит, а все исподлобья, и глаза недобрые, взглянет, точно уколет. Походка у него тоже была странная, да и сапоги странные, точно будто не ноги под ним. Идет он по полу — стучит, точно копытом. Волосы он носил не приглаженные, а взъерошенные, буклями, особенно над лбом и под волосами точно будто сквозит что-то, как бы две шишечки над самыми висками. Уши у иностранца этого были такие странные, что и описать нельзя, совсем на уши не похожи.
Однако, вообще говоря, он был очень красив собой, умен, как черт — так уж и говорится, — а главное, знатен и богат страшно. Многие от него сторонились, косились на него, и приглашенье его принимали и у него угощались. Через месяц уж он был во всех домах и ухаживал за всеми девушками.
