— Вы иностранец?..
— Нет, — ответил я. — Здравствуйте. Меня зовут... — и я отрекомендовался.
Незнакомец, все еще глядя на меня непонимающим и тревожным взглядом, спросил:
— Когда вас арестовали?
— Меня еще не арестовали, — сказал я. — Меня задержали два-три часа назад около Устьинского моста.
— Как?.. Около Устьинского?.. Два часа?..
Мой сокамерник явно ничего не понимал.
— Два часа или два года назад? — спросил он возбужденно.
— Да нет же, два часа, — пытался я объяснить по возможности спокойней.
— Не может быть! Вы были два часа назад на улице? Свободным? не верю!
— Дело ваше. Но это так, — отвечал я. — Но по чему это так удивляет вас? Что тут особенного?
— Но ведь я два года!.. здесь, в этой камере! И я два года не видел никого, кроме следователя!
Настала моя очередь удивляться.
— Два года? И вы не знаете, что произошло за два года в стране и в мире?
— Конечно, не знаю! Почему они кинули вас ко мне? Говорите быстрей новости! Это ошибка, вас сейчас заберут!
— Главное — умер Сталин!
На меня смотрели оцепенелые, бессмысленные глаза: незнакомец грохнулся на пол в обмороке. Я поднял его на кровать, брызнул водой в лицо, и он пришел в себя.
— Вы говорите правду? — и он... залился потоком слез.
Опять настал мой черед оцепенеть от удивления.
— Что вы плачете? Почему не радуетесь? — тряс я его за плечо.
— Это была моя последняя надежда... Я ведь дважды лауреат Сталинской премии, киносценарист, Маклярский... Я думал написать ему, когда попаду в лагерь. Ведь меня арестовали лишь за то, что в 1925 году я напечатал в Одессе в еврейской газете сионистское стихотворение...
Сдерживаемая при аресте и допросе у Кабулова нервозность прорвалась, — я не мог смотреть, как плачет этот человек при вести, которая была моей главной радостью.
— Вы идиот! Для вас это спасение — вас выпустят именно потому, что он подох! — заорал я во весь голос.
Открылась дверь, в проеме стояли три надзирателя. «Тихо, кричать нельзя» — и дверь бесшумно закрылась.
Я начал быстро ходить по маленькому квадрату камеры. На койке всхлипывал Маклярский. А меня беспокоили мысли о родных и о том, что их ждет после моего ареста, о моих друзьях и их судьбе. Сейчас, конечно, идут обыски у меня и у всех, имеющих отношение ко мне. Потом их уволят с работы. Потом... Мысли обгоняли одна другую, путались.
Всхлипывания Маклярского прекратились, и он начал оправдываться:
— Вы вот накричали на меня. Я уже привык теперь. А ведь я не раз бывал у Сталина, и он меня хорошо знал. Он мои фильмы любил. Особенно ему нравились «Подвиг разведчика» и «Секретная миссия».
