Ночь прошла сравнительно спокойно; в карцер меня не забрали. Утром в 5 часов нас подняли и повели в столовую, а оттуда побригадно начали заводить в узкий коридор из колючей проволоки. Этот коридор шел от ворот вахты, примерно, на 100-150 метров в зону: там выстраивали бригады перед выводом на работу.
Утро еще не наступило, было темно, и лишь заборы, вышки, вахта сверкали в свете прожекторов, а толпа была в полутьме, глухо ворочаясь, полускрытая начавшимся снегопадом. Я стоял в раздумьи и вначале не понял, что происходит: в густо стиснутой человеческой массе шло какое-то порывистое конвульсивное движение, сопровождаемое глухой матерщиной и стонами.
— Режут! — вдруг понял я. И это, действительно, шла резня. Жуткая, почти молчаливая, безжалостная, дикая...
Я прижался к проволоке забора, стараясь что-либо понять; несколько раз на меня случайно натыкались какие-то сцепившиеся группы; все время кто-то падал на снег; кто-то рядом со мной старался пролезть под колючую проволоку, разрывая одежду и тело. Все происходящее было так дико и непонятно, что я не ощущал реальной опасности для самого себя; так же, как до первого ранения на фронте я не понимал, что могу быть убитым.
Сколько длилась поножовщина, не знаю, но помню, что страшно мне стало от знакомого треска пулеметов: с вышек начали стрелять по зоне.
Толпа, наконец, легла на снег, и нас осветили с вышек прожекторами. В мегафон прозвучал голос Рыбакова: «Всем лежать на местах, поднявшихся застрелю!». И в зону вбежало несколько сот солдат: на первых, кто попал им под руку, надели наручники и, побросав в «воронки», увезли — это жертвы для суда — ведь был «бунт». А нас отпустили по баракам — надо же и трупы убрать. Во всем нужен порядок...
А к десяти утра, как ни в чем не бывало, повели нас на работу. Но все, конечно, были взбудоражены: все расспрашивали о товарищах, выясняли, кто убит, кого увезли.
Виктор повел меня и еще несколько человек в какой-то сарай около бетонного завода. Наш лагерь строил громадную теплоэлектроцентраль. В этом сарае, — объяснил он, — сегодня нас искать не будут, надзиратели заняты и поэтому надо хорошо отдохнуть. Он начал разбирать завал каких-то досок, лежащих в углу грудой, почти до потолка. Очень скоро в досках открылась щель, а потом дыра, в которую мы заползли. Внутри оказалась пустота, рассчитанная человек на десять. В дыре этой было тепло: вдоль стены шла труба отопления, — полный комфорт! Улегшись рядышком, мы тихо беседовали об утренней резне. Подлинным вдохновителем нее был оперуполномоченный КГБ, не подчинявшийся даже начальнику лагеря. Этот «опер» ведет простейшую игру: вызывает кого-то из влиятельных, но глупых украинских националистов и говорит: «Чего вы, дураки, ждете? На вас же русаки ножи приготовили», а потом ту же фразу — русским: «Вы что ждете, чтобы вас украинцы перерезали?» И так ведет, пока не добьется резни; все продумано: сначала сами себя порежут, а потом охрана на законном основании («бунт», режут!) постреляет. Тогда «опер» с радостью рапортует, сколько трупов вынесли за зону.
