— Какой это город? Какой это город?
— Да Москва же это!
— Москва? Вы точно знаете?
— Конечно, точно, я москвич.
Немец долго смотрел на Садовое кольцо, а потом, вздохнув, недоуменно сказал:
— Но ведь это большая деревня, а не город, — и отвернулся от окошка.
Привезли нас не на вокзал, а в тупичок на окраине города, около железнодорожных путей. Там уже стоял «вагон-зак» — этакое восьмое чудо света — внешне нормальный вагон, а внутри — камеры. Погрузили нас, затолкав по 20 человек в камеры-купе. В камере три этажа: внизу сидит человек ГО, наверху лежат по пять человек на этаже. Потом вагон подогнали к вокзалу и прицепили к поезду. Услышали мы, как объявили посадку, как зашумели люди, идущие мимо нашей тюрьмы на колесах. И двинулись. Куда? Этого никто не знал. Даже направление неизвестно.
Этап. Много этапов видела злосчастная Россия. Я попал в легкий и сравнительно недалекий, так как для многих и Колыма — до которой было 20 тыс. км. — не была концом: еще и оттуда везли на оленях и собаках в глухомань. Этот путь я знал понаслышке, его прошел мой отец, Исаак Шифрин, еще в 1937—1947 гг. Прошел совершенно ни за что: после его смерти нашу семью известили официальной короткой бумажкой о его полной реабилитации. Так мой отец попал, как шутили тогда, в «ранний репрессанс». Ну, а я, начав в «поздний репрессанс», дожил в лагерях до «позднего реабилитанса» 1956 года. Хотя он меня не освободил.
А пока стучат колеса, конвой ведет проверку по делам; в папке подшито обвинительное заключение КГБ и приговор суда; а иногда и без суда — заочное решение «тройки» — ОСО (особого совещания) об отправке в лагеря. Мы пытаемся как-то разместиться на нарах, и я с любопытством оглядываю попутчиков. Тут явно есть и «блатные» — воры, бандиты; это — на лицах. Я тоже, очевидно, вызываю любопытство. Дело в том, что в тюрьму я попал в легком, светлом костюме и перед этапом потребовал привезти мои теплые вещи. КГБ «позаботился», и перед самым выездом мне передали целый чемодан вещей. Специально издеваясь надо мной, кагебешники привезли самые дорогие и броские импортные вещи: осеннее (но не зимнее) пальто, шапку обезьяньего меха, два хороших костюма, годных не для этапа, а для дипломатического приема, полдюжины шелковых рубашек и полдюжины галстуков, пушистый купальный халат... Одетый в новые, дорогие вещи, я, конечно, очень выделялся среди этой оборванной массы людей, закутанной, в основном, в рваные ватные бушлаты. Тогда я еще не понимал, что кагебешники сделали все это обдуманно: среди воров есть обычай «проигрывать» в карты человека, имеющего хорошие вещи. «Проигравший» вор режет владельца вещей (и не подозревающего, что он — объект чьей-то игры) и отдает снятые с трупа вещи выигравшему. Вот на Меня уже и посматривали... Но я лишь начинал свой путь «по кочкам» и незнание охраняло меня от волнений.
