Они явно старались довести меня до бешенства, и когда им это удалось, были откровенно рады.
— Теперь, давай поговорим о делах: сколько шпионских донесений ты передал сионистам и американцам, работая в Министерстве?
Издевательства и бессмысленные повторяющиеся вопросы сыпались градом. Следователи мои менялись — я был один. Шел час за часом, одни уходили, другие приходили: я попал в «мельницу» — так называется эта форма допроса «на измор». Продолжалось это трое суток. Меня не били. Но не кормили и не давали спать. После трех суток меня повели под руки — но тут мне это явно было нужно, так как я уже пошатывался; сквозь окна видна была пустынная Москва, на улице серело — предрассветный час... В этот час так хорошо спится... Но я уже даже не хотел спать, я не сознавал, что хочу спать, ощущения были притуплены.
Меня опять ввели в кабинет Кабулова. Около его стола сидел высокий седой человек с сухим интеллигентным лицом. Он сидел сбоку стола, в неподвижной позе, сросшись с высокой спинкой кресла.
— Я — Владзимирский, начальник следственного управления Министерства госбезопасности. Учтите, что мы только начинаем с вами. И поймите, что нам известно все, что вы передавали иностранным разведкам. Но я хочу, чтобы вы сами рассказали это. И тогда мы решим, как поступать дальше.
В открывшуюся дверь из внутренних личных комнат вошел Кабулов.
— Ну, говорит уже? — безлично обратился он.
— Нет, товарищ генерал, — отвечал полковник Медведев, один из допрашивавших меня и назвавших свою фамилию.
— Ты что молчишь? Ты сильней нас быть хочэшь? — Кабулов стоял прямо передо мной. — Ты это так рэшил: они нэ знают. Да? Всэ знаим! Всэ! Я знаю, почему ты молчишь — мы тебя рано взяли!
Не знаю, зачем, но я сказал:
— Это уж не моя вина.
В ответ разразилась буря.
— Ах, ты еще шутить можешь?! Я тэбе покажу шутки! — и с потоком нецензурной брани Кабулов подбежал к столу, схватил блокнот, что-то написал, протянул листок полковнику Медведеву и, обращаясь ко мне, заорал. — Сгниешь, кровью будэшь плакать — ко мне проситься! Но больше — нэт, нэ увидишь!
На сей раз он был прав. Но я-то этого тогда не знал. Я лишь понимал, что в силах этих людей заставить меня плакать кровавыми слезами.
Конвой во главе с полковником Медведевым вывел меня во двор. Вынесли мои вещи, и мы сели в легковую машину; на глаза мне надели черную повязку, и машина двинулась. Куда же мы едем? Утренний свет сочился под повязку, но я не видел улиц. Скрежет ворот, машина остановилась, повязка снята. Это была Лефортовская «военно-политическая особая тюрьма НКВД СССР» — так значилось на бланке квитанции, выданной мне за личные вещи. Корпус этой тюрьмы имеет странную форму: центральное здание — квадрат с внутренним двором. Но к середине одного из зданий квадрата пристроены еще три корпуса, расходящиеся веером из одной точки.
