Из доступных теперь свидетельств о Распутине можно составить довольно точное представление о его личности. И не только как о шарлатане, буйном гуляке, бабнике, но и как о политике, мыслителе и даже литераторе. И тут нам предстанет человек, который действительно становится в ряд таких, как царь Николай, Столыпин, Коковцев.
История делает отбор по своей особой логике и, видно, не зря подняла этого человека на гребень самой большой волны общественной и государственной жизни того времени.
Оставим в покое такие черты Распу тина, как «пьяный грязный мужик, который проник в царскую семью, назначал и у>твольнял министров, епископов и генералов, и целое десятилетие был героем самой скандальной петербургской хроники». Посмотрим на него с другой стороны и немного благосклонно.
Распутин никогда, ни при каких обстоятельствах не поднимал руку на человека. Даже в драке, когда на него нападали. Он спасался бегством. Или воздействовал на человека волевым словом и взглядом. Далее когда нищенка Гусева в его родном селе Покровском вспорола ему ножом живот, он не стал отбиваться от нее, хотя мог убить одним ударом кулака, а, подхватив вываливающиеся кишки свои, пустился наутек. И только видя, что покушавшаяся догоняет его, чтобы нанести еще удар ножом, он схватил полено и выбил у нее нож из рук. А мог и по голове ударить. Мало того, когда односельчане поймали эту Гусеву и хотели учинить над ней самосуд, Распутин попросил мужиков не делать этого.
Его бывшие друзья иеромонах Ггрмоген и архимандрит Феофан с блаженным Митей Козельским избили его, а Митя пытался даже оскопить его ножницами. Он вырвался и убежал от них. И ничего не стал предпринимать против них, хотя стоило ему одно слово молвить царю, и их всех постигла бы тяжелая участь. Правда, это слово за него сказала царю Анна Вырубова. И Феофан, бывший духовный наставник царской семьи, первый, кто приютил его в Петербурге, был тотчас выслан из Петербурга. Гермогена поймали в бегах на Москву и тоже удалили в монастырь. Но сам Распутин никак не вредил им.
Крестьянам, устроившим ему автомобильную аварию по подговору того же Илиодора, он дал денег и отпустил с миром.
Покушавшегося на него жениха его дочери Марьи грузина Пхакадзе он остановил взглядом и окриком: «Ты хочешь меня убить, но твоя рука не повинуется!» И Пхакадзе выстрелил не в него, а себе в грудь.
Можно подумать, что он был просто трусоват, раз не мог или страшился постоять за себя. Ничего подобного! Он шел судьбе навстречу с открытым забралом, без тени сомнения в своей правоте. Перед убийством он чувствовал, что над ним сгущаются смертельные тучи и что ему готовят ловушку. Тем не менее, он принял приглашение князя Юсупова. И как его ни отговаривали, как ни предостерегали, как ни охраняли под личным контролем министра внутренних дел Протопопова, он ускользнул из дому и был в назначенный час там, где его ждали. Он сделал свой последний шаг навстречу судьбе, ничуть не сомневаясь в своей силе, в своей правоте мирного, неагрессивного человека.
