В качестве примера чистого идеализма можно привести работу В.К. Бакшутова (4), в которой автор убеждает читателя, что выход из критической ситуации в обществе заключается в привлечении русской патриотической интеллигенции, вооружённой “духовным наследием предшествующих поколений, свободой мыслить без марксов и фрейдов и способностью смотреть не назад, а вперёд”, к созданию духовной диктатуры, единственно способной возродить великую Россию.
И уж совсем забавными, почти пародийными выглядят идеи Б. Диденко (5), если бы они не распространялись на XIX - м Всемирном философском конгрессе. В своей книге автор утверждает, что в ходе антропогенеза возник не один вид - homo sapiens, а четыре, к тому же “два из них являются видами хищными, причём с ориентацией на людей!” Всё это нужно только для того, чтобы появилась возможность заявить, что “несчастный” суперэтнос, состоящий из великороссов, малороссов и белорусов, сумевший осуществить “самовыбраковку” хищных гоминид, в настоящее время страдает из-за доминирования пришлых хищных видов (тюркских, кавказских и др.). Это-то и объясняет все беды России.
Достаточно трезво оценив ценность подобных научных изысканий, государство начало активно привлекать к разработке проблемы специалистов другого профиля (в первую очередь религиозных деятелей и политологов). Само по себе это и не плохо, поскольку “эксперт в одной области не всегда разбирается в другой” (6). Беда в том, что вновь призванные эксперты тут же стали предлагать в качестве смысла жизни, как человека, так и государства лишь чуточку обновлённые дореволюционные идеи православия, патриотизма и народности.
Ярче всего это проявилось у религиозных деятелей. Они тут же предложили новый смысл жизни для бывшего советского человека. Правда он оказался лишь другим вариантом коммунистической идеи, только вместо борьбы за светлое будущее в реальной жизни, была предложена борьба за светлое будущее в загробной жизни. Причём доказательство правильности предлагаемого решения практически не изменилось со временем - слепая вера. “Раз ты потерял веру, значит, потерял всё ценное, что у тебя было. Для чего тогда жить?” (7). В лучшем случае предлагалось опять-таки вековечное доказательство: “для веры, несомненно, должно быть основание, и это основание можно отыскать. Не могло же ошибаться всё человечество” (8).
Конечно, думающие руководители государства могли бы ответить, что “… вера должна быть основана на знании, она не может быть слепой, нельзя без конца повторять неправду в надежде, что от многократного повторения она станет правдой” (9), но то ли знаний не хватило, то ли на первое место были поставлены “государственные интересы”. Тем более что даже многие либералы, напуганные проявлениями аморализма в посткоммунистическом обществе, начали находить в этой идее разумные вещи, считая, что именно религия сможет призвать людей к соблюдению правил высокой морали.
