— Михаил, вы поступаете очень дурно! — резко сказал он.
— А что случилось? — недоуменная беспечность не удалась. Голос скрипел на зубах, словно каждое слово обваляли в песке.
— Вы сами все прекрасно понимаете, — Вадим Рубенович даже не смерил, а взвесил меня презрительным взглядом и отбросил в сторону. — Марина, собирайся, мы уходим!
— Какая-то глупость… Недоразумение… Глупость… — бормотал я, чувствуя спекшиеся от неловкости щеки. Марина Александровна молча набивала сумку. Вадим Рубенович, надев на руки ласты, похлопывал ими, как ладошами, — поторапливал.
Они ушли. Я маялся. Представлял, что там, за валунами, Вадим Рубенович, так и не снявший хлесткие ласты, точно оскорбленный тюлень, отвешивает Марине Александровне злые пощечины, а она покорно принимает их и не закрывает виноватого лица.
Заноза увидел Мозглявого. Узнал и вздрогнул от радости. Целым организмом содрогнулся, одним оглушительным пульсом, точно сердце вдохнуло и выдохнуло сразу всеми кровяными литрами. Опомнившись, Заноза сообразил, где виделись. По телевизору виделись. Вчера по MTV показывали Мозглявого — жиденький, невысокий, щуплое личико, крашеные канареечные волосы сзади топорщатся птичьим хвостиком — три перышка налево, два направо. И фамилия у Мозглявого была наполовину игрушечная, детсадовская — похоже на Птичкин или Лисичкин. Мозглявого хвалили, он оправдывался и благодарил.
А Заноза просто заглянул погреться в «24 часа». В центр приехал погулять, весь вечер ходил без смысла, будто патруль, с улицы на улицу. Время наступило холодное, ноябрьское, а куртка на Занозе была легкая. Хорошая пацанская куртка. Но, как говорила баба Вера, на рыбьем меху куртка. Заноза для тепла поддел свитер, и теперь из рукавов, словно кишки из рваного живота, лезли неопрятные шерстяные манжеты.
А на Мозглявом куртка была хоть и черная, но полупацанская. Со смешными пуговицами — длинными, как патрончики. И на ногах ботиночки. Заноза даже усмехнулся. Не нормальная мужская обувь, берцы там или сапоги, а именно кукольные «ботиночки»…
Но до чего же он обрадовался Мозглявому. По-людски обрадовался. Как родному. A-то ведь за весь вечер ни одного знакомого лица.
— О! — Заноза раскрылся, широко шагнул навстречу Мозглявому: — Я, значит, гулял, — пояснил он, — потом сюда!
Заноза ничего покупать не собирался. У него было свое в бутылке из-под коньяка — ликер пополам с бабкиной наливкой и водкой. Заноза называл это «рижским бальзамом», потому что раньше носил с собой бутылочку из-под «рижского» — красивую, керамическую. Пока с пьяного несчастья не уронил. Затем стал наливать дозу в коньячную чекушку, но по старинке все, что ни намешивал, называл «рижским бальзамом».
