— У вас, голубушка, глаза нехороши, — прошептала она, поднимая уже обе брови.
— Пустяки, это вам так кажется, — оправдывалась больная.
Но эти пустяки оказались серьезнее, чем в первый раз предположила старая акушерка. У Катеньки открывалась родильная горячка. Экстренно приглашенный доктор только покачал головой.
— Что, доктор? — спрашивал Кекин, дожидавшийся в передней.
— Хорошего ничего нет…
Кекину показалось, что он ослышался, и он посмотрел на доктора остановившимися глупыми глазами.
— Нужно терпение и… и твердость, — посоветовал доктор, надевая калоши. — Жизнь — плохая шутка.
Кекин в ужасе почувствовал себя несчастнее десяти Марков Аврелиев… В одной России родятся миллионы детей, и неужели она, Катенька, должна умереть? Нет, это глупо, бессмысленно и дико. Его так и тянуло взглянуть на больную, но он боялся идти в спальню, чтобы не выдать себя печальным выражением лица, вздохом, вообще движением. Он чувствовал себя виноватым, как провалившийся из главного предмета на экзамене школьник.
— Вот оно, спокойствие-то, и объяснилось, — шушукала акушерка.
Катенька сама позвала мужа в спальню. Когда он вошел, она лежала вся красная от охватившего ее жара, а потом начался пароксизм лихорадки, так что он слышал, как стучали у ней зубы. Боже мой, а давно ли они сидели вдвоем на диване там, в гостиной у Вициных, а она так мило краснела, слушая его! Счастье разваливалось на его глазах, а он мог только смотреть и страдать, молча и глубоко страдать.
— Подойди ближе… — шептала она. — Наклонись.
Она взяла его за голову и долго смотрела ему в глаза, — неужели это тот Кекин, какого она знала раньше? Он ее так любил…
— Ты добрый… хороший, — продолжала она. — Спасибо за все…
— Катя, ты точно… точно прощаешься… зачем?..
У ней лицо вдруг сделалось серьезным, и явилось то детское выражение, которое так любил Кекин.
— Я не боюсь смерти… ты мне скажи, Володя, когда пойдет первый снег.
— Для чего это тебе?
— О, нужно… очень нужно…
Кекин выбежал и долго рыдал в своем кабинете. Это были те бессильные жалкие слезы, какими плачут только мужчины.
А больная всех спрашивала, когда пойдет первый снег, и ждала этого момента с лихорадочным нетерпением. Даже в бреду, когда она металась на своей кровати, мысль о снеге не покидала ее… Наконец, в одно утро показался снег — Маремьяна Петровна даже распахнула занавески, чтобы показать больной, как в воздухе кружились пушистые снежинки. Катенька вдруг успокоилась и затихла — ей в первый раз сделалось легко, точно она сбросила с себя давившую ее тяжесть. В окно врывался белый свет.
