— Именно ты-то этого и не знаешь, — обозлился Кнут.
— Хочешь я тебе скажу? А? Ты Берген знаешь?
— Ну?
— А Хильму Бунсен знаешь?
— Ну?
— А виски Хильмы знаешь?
— Ты дурак.
— Погоди. А девченок Хильмы знаешь?
— Я тебе говорю, что ты дурак, Яльмар. Я знаю Хильму только как скупщицу мехов. Меня вовсе не интересуют ее девченки.
— Это потому, что ты в течение двенадцати лет имел с нею только письменные сношения. А вот попадешь к ней сам.
— Ты меня не знаешь, Яльмар.
— Чтобы знать, что ты такой же козел, как я сам, вовсе не нужно быть с тобой знакомым двенадцать лет.
— Я начал с тобой говорить о деле…
— Я не хочу с тобой говорить о деле, — рассмеялся Яльмар, — вот когда я вернусь на материк…
— Все-таки ты дурак, Яльмар, — уверенно повторил Кнут и выбил трубку. — Ну ладно, прощай. Завтра к вечеру сойдемся у Зордрагер.
— Да, да, Кнут. Сойдемся у Зордрагер и поговорим насчет девченок Хильмы. А теперь будь здоров. Я пойду ловить улыбку господина случая.
Яльмар поднял собак и, тяжело наваливаясь на лыжи, пошел вдоль обрыва.
Кнут сердито поглядел ему в след и через несколько минут тоже пошел вдоль обрыва. В другую сторону.
Две темные фигуры медленно расходились в сумерках полярного утра, сопровождаемые упряжками багажных собак.
Снег отрывисто повизгивал под лыжами и монотонно пели полозья саней.
Яльмар добродушно бурчал себе под нос в такт поскрипыванию своих лыж.
Кнут непрерывно ругался и нетерпеливо погонял собак.
Прежде чем охотники потеряли друг друга из вида, узкая полоска света на востоке погасла. Утро кончилось. Наступила ночь. Серая, неверная муть плотно, ничем не отграниченная, лежала над снежным простором Норд-Остланда.
Звонкая тишина, на мгновение разрезанная визгом полозьев и хрустом снега под лыжами, тотчас смыкалась за спинами охотников.
Для Яльмара сзади, за звонкой морозной мутью были две зимы. Впереди песцы, кроны, виски и девочки Хильмы.
Для Кнута сзади, за пением полозьев, ставшим таким же точным мерилом температуры как спиртовой термометр, были двенадцать зим. Впереди песцы, кроны и только кроны. Кнут уже точно не знал, что есть еще дальше вперед за этими кронами. Вероятно только не тринадцатая зима.
Самоед Максим встал с пола, где спал. Ему нечего было одеваться, так как спал он в малице, в меховых штанах и пимах с поддетыми под них собачьими липтами. Осторожно ступая, чтобы не задавить кого-нибудь из лежавшей в ряд семьи, вышел на улицу. Прищурился в серую темь. Потянул носом воздух. Удовлетворенно крякнул: мороз был невелик. Как раз такой, чтобы легко бежали собаки и санки не проваливались в наст.
