Из дома вышли двое. Один из них был, несомненно, кузнецом, если судить по его рукам с необычайно крупными, сильными кистями. Лицом кузнец был ясен, спокоен, но, кажется, неулыбчив. Взгляд держал твердый и решительный, который обычно выдает в человеке характер воина, несмотря на то что имеет он другую профессию. Второй, молодой, немногим, кажется, старше Ансгара, похоже, кузнечного молота в своих белых руках никогда не держал, но, должно быть, умел владеть длинным мечом, висящим у него на боку. Одет он был довольно просто, и по одежде воина трудно было отнести к высшей знати, какая в городище наверняка имелась. Однако голову он держал гордо поднятой и бородку носил короткую, стриженную, какую простые люди не носили.
– Не шути так с сиротой, воевода, – недобро сказал кузнец, продолжая какой-то ранее начатый разговор. – Она может принять твои слова за правду и будет ждать. Не шути…
Молодой воевода весело усмехнулся, услышал радостное ржание своего коня и тут же прямо с земли легко запрыгнул в седло, не коснувшись ногой стремени. В словах его, обращенных к кузнецу, тоже сквозила задорная веселость, показывающая легкость нрава:
– Спасибо тебе, Далята, за работу, а еще большее спасибо за нравоучение. Давно мне никто нравоучений не говорил, а надо бы, чтоб ума добавить. А шучу я или не шучу – кто знает, сколько правды в каждой шутке… Шутка мыслью рождается, а мысль из правды исходит… Но не буду пока тебе мешать. К тебе гости, вижу, издалека, да и мне спешить надобно. Пленных разбойных людей ныне привезли, сейчас допрашивают, поеду, послушаю, что интересного скажут, чтоб наперед края наши от дурной славы сберечь…
Молодцы в кожаных фартуках распахнули створки ворот, и воевода проскакал под притолокой, пригнувшись к гриве коня, которого с места пустил в галоп. При этом цокот копыт был какой-то странный, громкий и раскатистый, словно несколько человек одновременно скакало, и привлек внимание гостей. Они даже по сторонам посмотрели – не присоединились ли к воеводе другие всадники. Но тот, оказалось, так и ускакал один. Скандинавы переглянулись и в недоумении плечами пожали.
Проводив воеводу взглядом, Далята повернулся к пришедшим и вопросительно поднял густые брови. Смотрел, в общем-то, приветливо, но с достоинством истинного мастера, чья слава давно вышла за ворота городища Огненной Собаки и по миру странствует в виде изделий человеческих рук, уже не спрашивая у самого кузнеца разрешения. Далята об этой славе, конечно, знал и считал ее честно заработанной. Отсюда и его собственное к себе уважение, откровенно показанное пусть и знатным людям, но его славы не имеющим.
