Старый разлепил болящие глаза.
— Куда?
Константин раскладывал в автомобиле одеяло по сиденью.
— Езжай спать домой. К жене. Только организуй мне к пяти утра цистерну воды для дератизационных мероприятий. Можно технической.
Хотелось подышать, да с мясокомбината надуло вони — ветер лазил по деревьям, обламывая сушняк легкой ногой, обдувал битую губу — в ней билась кровь. На балконах выкрикивали петухи над остывающим автомобильным дыханием, похолодевшей травой, притягивающей листья. С лопающимся гудением улицы облапала электрическая паутина, потеснив ночь. Отец возил коляску, покачивал и пел — я улыбнулся ему. Он, нагнувшись над коляской, проговорил:
— Вот один идет из корпуса. Неопределенно. Сопровождаем.
Прошел улицу. Не входя, сначала пнул подъездную дверь — бегите, крысы! В квартиру звонил кратко.
Иван Трофимович всмотрелся, вздрогнул.
— A-а. Ничего — давайте сюда, мой кабинет. Жена отдыхает. Вера, не вставай, один товарищ. Что, я сам чаю не сделаю? Да ничего не делал, теперь на пенсии. Сидел, ждал.
— Что?
— Ну. Может, кто придет. — Он присел на зачехленный диван, не откинувшись, — за спиной возлежал выглаженный парадный костюм в тяжко блестящей наградной чешуе, пояснил: — На завтра. Немного отметим. Я вообще планировал скромно, без кинохроники. Чтоб из области не ехали. У нас один пристал: напишу портрет для музея! Там и так целая стена — фотографии, моя планшетка. Нет, если нету перехлеста, я не отвергаю, память в людях осталась добрая. Все на глазах. Отец — возчиком на стройке, ударно, фронтовик. Мать — грабарем, ударно. Стена в бараке — я помню, вся в грамотах. Я, шестнадцать лет — на мне колхоз, вот тут, «Озерский», как ехать к Крюковскому лесу. И поехало: город строим, озеро осушаем, комсомольская стройка на комплексе крупного рогатого скота. Тебе интересно будет, когда выбирали…
— Нет.
Мучительно помолчали. Иван Трофимович обронил под нос:
— A-а, теперь порыбачу. Озеро осушил, ездить далеко, так машина есть, на каникулы — внуки, было б здоровье! Пойду за чаем. Не будете?
— Как себя чувствуете?
Он глянул в лакированный пол, дважды что-то начинал, произнес только:
— Слабость…
— Я шел — в подвале свет горит. Каждую ночь зажигаете?
— В общем-то круглосуточно… Но, в общем, не лично я — домком решил. Для отпугивания. Есть дежурная квартира, а…
— Но ключи от подвала у вас.
— Кажется, ну, в общем, у меня.
— Пошли.
Я мигом нащупал выход по дырявящему насквозь мрак дверному глазку. Иван Трофимович остался сиднем сидеть. Я прождал минуты две и прошептал вдоль коридора:
