сейчас смотрел на него оттуда, с той стороны темного стекла.
Сердце у Леонида Аркадьевича провалилось куда-то вниз, пальцы похолодели.
Но он все же пересилил себя, медленно, стараясь не спугнуть смотрящего, потянул рычаг, убрал подножку, затем встал с кресла и осторожно всунул ноги в шлепанцы.
После чего, по-прежнему пытаясь не делать резких движений, Леонид Аркадьевич нагнулся, взял прислоненную к камину кочергу, крепко, до боли, сжал ее в руке и только тогда вдруг стремительно рванулся к балкону с твердым намерением раз и навсегда разобраться с непрошеным гостем.
Но то ли из-за того, что он поспешил, засуетился, то ли потому, что привык дома шаркать ногами, но Леонид Аркадьевич на бегу внезапно запутался тапком в длинной бахроме ковра, потерял равновесие и, нелепо взмахнув руками, всем телом по инерции рухнул вперед.
При этом каминная кочерга, опередив его падение на долю секунды, с размаху ударила по балконной двери, разбив стекло вдребезги. Верхняя часть, правда, все еще держалась, но ниже зияла огромная дыра.
Упав, Леонид Аркадьевич головой перевесился на балкон и уткнулся носом прямо в затвердевший кусочек сыра, укрепленный им в крысоловке еще вчера вечером. Крысоловка сработала моментально и сильно щелкнула его по голове, но Леонид Аркадьевич совершенно не почувствовал этого.
Он вообще уже ничего не способен был чувствовать. В горло его глубоко воткнулся торчавший, как гигантский зуб, острый кусок разбитого стекла, мгновенно пропоровший шею и разрезавший сонную артерию.
Серая уличная ворона, свившая себе гнездо в ветвях растущего напротив дерева, внезапно с любопытством завертела головой. Что-то ярко блестело на балконе в свете уличного фонаря.
Это была позолоченная ручка валявшейся в луже крови кочерги. Но ворона об этом не знала. Она распахнула крылья, поднялась в воздух и сделала пару кругов над балконом, всматриваясь в заинтересовавший ее предмет.
Летая, она дважды пересекла луч света, падавший от фонаря, и всякий раз по той части стекла, которая еще держалась в оконной раме, бесшумно скользила ее большая зловещая тень.
Филимонов проснулся и сразу насторожился. Пока глаза постепенно привыкали к полумгле, он сумел осознать, что его так озаботило. Это была необычная тишина, от которой он полностью отвык за последние полтора года.
До дна ямы, в которой он находился, сверху сейчас не долетало ничего, ни один знакомый звук. Не было гортанных выкриков, шума мотора подъезжающей или, напротив, отъезжающей машины, не было выстрелов или взрывов, даже пения птиц и то не было слышно.
