Но совсем не по старой и уж никак не «по дружбе».
Эта рыжая баба была другая. Нет, по возрасту и по и каким-то общим, поверхностным качествам она была вроде бы такая же. Вроде бы из этой породы. Но — вроде бы.
Она играла в такую же, она пришла сюда поиграть, умело одевшись, прикинувшись такой же, только забыв снять сережки с камушками, которые стоили больше, чем вся эта фатера с мебелью и с хозяйкой… забыв спрятать нет-нет, да проскальзывающий взгляд равнодушного наблюдателя за всей этой возней… Так кошка, порой, следит за какими-то жучками… И еще, как ни странно, совсем не вяжущееся с этой хищной кошачьей породой, какое-то тоскливо-растерянное одиночество, от которого меня почему-то кольнуло иголочкой… страха.
Какое-то странное предчувствие. Вроде предупреждения. Осторожней, дескать, подумай, прежде чем…
Но чем по мнению всех баб думают все мужики? М-да, иногда эти суки бывают правы…
Мы зацепились с ней друг за дружку сразу — стоило ей усесться за стол (пришла позже). За столом было нормально — легко, приятно, комфортно, словом, как всегда с ними. Но когда эта… рыжая уселась почти напротив меня, за столом стало теплее. Мне. И было очень тепло — за столом, потом на кухне, потом в ванной, где мы трахнулись, так что… Не знаю, как у нее, а с меня как будто слетело двадцать скучно прожитых лет, и мне…
Мне снова двадцать с хвостиком, и я тащусь от того, как умею давать, и получать удовольствие от того, что даю, и потому мне дают с радостью, а не по механической обязанности, и потому, когда я беру, то беру по праву то, за что я заплатил, ведь в этом по-настоящему берет тот, кто дает больше, кто хочет дать, а не взять, не запихнуть свою «красу и гордость», чтобы потом смачно рассказывать об этом в институтской курилке таким же убогим недоноскам, как он сам — рассказывать, как он взял, как он ёб три-четыре-шесть (на сколько хватит хвастливой фантазии) раз эту (обязательно с презрительной мужчинской усмешкой) тёлку… Не понимая, что эта «тёлка» сейчас в женской курилке рассказывает про него, только называет его «красу и гордость» огрызком счастья или еще как-нибудь так же. Тоска берет от нашей тупости, от того, что я и сам, наверное, такой же, и то, что я это понимаю, не отменяет
(во всяком случае, не отменяет насовсем…)
простого факта — мы, мужики, тупее, чем они. Намного тупее. И потому намного… беззащитнее. И только понимание этого простого факта дает, быть может, хоть какую-то защиту, хоть какую-то… хоть какое-то
