, от которого по хребту бегут мурашки… А маленькая лапка с казалось бы игрушечными коготками легко может разорвать человеческую вену. Все это правда, все это знают и никому это не интересно. Но…
Но только тот, кто прошел через это, знает еще кое-что: дом, в котором жила кошка, а потом ее не стало, это дом — мертвый…
* * *
Проводив жену и дочку на вокзал, усадив их в поезд, фыркнувший и двинувшийся в сторону ближнезарубежного и трижды свободно-независимого курорта, я вернулся домой с приятным сознанием выполненного долга и трижды приятным предвкушением недельной свободы.
Свободу я отметил бутылкой пива, а потом, чтобы доказать себе свою лояльность к семейному очагу и ответственность за оный, пропылесосил ковер.
Все время, пока гудел пылесос, Кот просидел на шкафу, настороженно следя за моими действиями, словно видел их в первый раз. Что поделаешь, он не любит пылесоса, боится его и совершенно не скрывает этого. Покончив с ковром, я выключил ненавистный Коту агрегат, утер пот со лба и сказал ему, цитируя рекламу:
— Равента-дюмбо — как силен этот малыш… Не то, что ты.
Пес в такой ситуации стал бы сконфуженно извиняться за свою маленькую слабость и всячески давать понять, что в остальном он даст фору кому угодно. Кот только глянул на меня сузившимися фонариками своих желтых с зеленоватыми крапинками глаз, отвернулся, задрал хвост, и подрагивая им (скептическая усмешка), неторопливо двинулся к стоящему на шкафу цветку, хотя я много раз просил его не трогать это противное, но почему-то милое сердцу моей жены, растение. Впрочем, он и не собирался его трогать, просто давал понять, что уж нюхать-то этот поганый сорняк имеет право каждый член семьи.
Я хотел было обидеться на усмешку — в конце концов, на ковре нужно не только валяться в бесстыдных позах и усеивать его своей шерстью, но иногда и чистить, и те, кто этого делать не желают, могут проявить хотя бы минимум уважения к чужим обязанностям — но потом сообразил, что усмешка относится не к попытке наведения чистоты, а к стимулу этой попытки. Что ж, Коту самоутверждаться ни к чему, и потому к чужому самоутверждению он вправе относиться с презрением. Стало быть, он прав. Как всегда. Или почти всегда. Я сел за стол, потянулся к кнопке запуска компьютера, но вместо того, чтобы включить его, взялся за телефонную трубку.
Неожиданно меня кольнула странная иголочка… страха. Кольнула и застряла где-то возле диафрагмы. И странный голосок звякнул в мозгу
