— Вот это правильно! Матери помогать надо, — назидательно изрек Мыльников. — Только на отметку в инспекцию ходи, не пропускай, а то снова дело возбудить могут. Милицию не зли лишний раз. И от своего приятеля Ромы подальше держись.
— Ой, Борис Авдеевич, я прослежу… — закивала Черемыкина.
— Может, вас до метро подбросить? — расплылся в улыбке адвокат. — Дождь все-таки…
— Нет-нет, мы пешочком пройдемся. В Пантелеймоновскую вот заглянем, свечки за ваше здравие поставим, Борис Авдеевич… И за ваше, Максим Павлович…
— Тогда всего доброго, — попрощался Мыльников.
А Виригину стало не по себе. Раздели людей, а они еще свечки за них пойдут ставить… Заговаривать об этом с Борисом было бесполезно. Но тот вдруг сам заговорил.
— Смотри-ка, Максим, в церковь люди пошли… Хорошее ведь дело. Счастливы они сейчас, Максим. По-настоящему счастливы. А почему? А потому что далась им победа серьезной ценой. Большими, по их меркам, деньгами. А получи Костик свои два условно бесплатно, были бы они сейчас так по-настоящему, полнокровно счастливы?.. Нет, Максим. Забыли бы к вечеру. Так что, — совсем уж неожиданно закончил адвокат, — наша работа имеет и метафизический смысл!
Виригин промолчал.
К вечеру Костя о счастье своем, конечно, еще не забыл. И мысли у него были вполне «метафизические» — философские, то есть. Он сидел за тем же столом, что и вчера.
И внешне ничего не изменилось. Тот же стол, та же скатерть. Чашки с синим орнаментом.
А на самом деле — как будто целая жизнь прошла.
Пронесло, надо же. Повезло. Повезло Косте Черемыкину. Надо, наверное, что-то доброе в ответ сделать. На работу устроиться. Матери помочь. А то она ишачит — зарабатывает, а он… И почему это раньше ему не было стыдно за свое тунеядство?
Мать стояла в коридоре и подкрашивала губы. Вид у нее был уставший.
— Ты куда, ма? — спросил Костя.
Костя вдруг осознал, что на самом-то деле очень любит мать.
— К соседу, Ивану Тимофеичу, — ответила Черемыкина. — Я ненадолго.
— А чего ты к нему все разгуливаешь-то?
— По дому ему помогаю, уборку делаю. Жена его в санатории.
— Он что, сам не может? — нахмурился Костя. Этот толстяк никогда ему не нравился, а тут еще на днях встретил на лестнице и как-то неприятно похлопал по щеке. Как Гитлер немецкого пионера в фильме «Семнадцать мгновений весны».
— Мужики — они беспомощные, — пояснила мать. — У него там вещей полно, а пыли… Жуть как много!
— Что-то ты темнишь, — с недоверием сказал Костя.
— Чего мне темнить? — Мать пожала плечами.
