Творчество | страница 5
Они остановились перед пересохшим ручьем, стоя рядом, но не глядя друг на друга. Андрей Иванович все еще дергал плечом, Марья Павловна вдруг притихла, а на ее побледневшем лице остановилась насмешливая, презрительная улыбка.
— Хочешь, я угадаю, — продолжал Андрей Иванович, усаживаясь на траву и доставая из кармана папиросы и спички, — ты ищешь слов, чтобы сказать мне что-нибудь очень обидное и злое. Так, конечно, должно быть. Ведь, по-твоему, я тебе сказал много неприятного, я тебя обидел. Но я тебя не обидел, Маша. Я, как старый друг, сказал тебе правду. Зачем же сердиться?
Марья Павловна все еще стояла и думала и вдруг усталым движением опустилась на траву рядом с Андреем Ивановичем и положила голову на его плечо.
Андрей Иванович молча докурил папиросу и бросил окурок далеко в камыши.
— Да, я больше не могу писать, — вдруг тихо заговорил он. — Ты права, Маша: мой талант иссяк. Плотно захлопнулась какая-то дверь, которую я прежде так легко умел отворить и из которой так и рвались наружу целые толпы образов и фантазий. Я не выдумывал свои рассказы: они сами напрашивались мне. Я был плохой писатель, Маша, но когда я перестал им быть, я понял, как велико было мое богатство и как беден и узок мир, когда его видишь только таким, каков он есть. У меня такое впечатление, Маша, будто я ослеп. Какие-то внутренние, зоркие, проницательные глаза во мне закрылись, и смысл вещей, лицо природы, души людей, нити отношений, движения чувств — все, что было для меня интересно и важно, вдруг перестало существовать, а остались струны без звуков, храм без бога, любимое лицо без любви. Остались факты и скука: вот трава, ручей, хлопчатые облака и заходящее солнце. Ночью взойдет луна, черт бы ее взял! и даст свет, тени, блики. Что мне делать со всем этим? Меня раздражает, когда кто-нибудь скажет: «Взгляните, как это красиво». Отчего он знает, что это красиво? Сам, что ли, понял и догадался? Нет! Никогда! Ему открыли глаза художники, поэты, композиторы, люди с внутренним зрением. Вот кто увидал и показал, кто создал красоту, которой нет и никогда не будет для людей без внутреннего зрения, если они не заразятся чужим пониманием. Разве мужик видит красоту природы? Он только привыкает к лесу, если жил в лесу, к степи, если вырос в степи. И любит то, к чему привык. Мое богатство заключалось в том, что я не только заражался, я непосредственно воспринимал красоту, я чувствовал ее и искал для нее выражения с такой же радостью, как влюбленный ищет слов для своей любви. А теперь я говорю просто: вот трава, вот ручей, вот розовые облака и заходящее солнце, и чувствую, что эти слова так же пусты и скучны, как слова: «Я тебя люблю», обращенные к той, к которой уже нет любви. И мне скучно, Маша; мне скучно…