Болтовня мальчика начинала раздражать нервную женщину, но она еще терпела молча, в полной уверенности, что Грише самому надоест полумрак и он уйдет. Но Гриша скользил по спинке кресла, укладывался спиной на сиденье и задирал ноги, закладывая их одну на другую.
— Мама! — говорил он опять, — а ты знаешь, где заводятся блохи?
Мать брезгливо морщилась и закрывала глаза.
— Ну уж, Гриша! Что это за разговор!
— В гужах. Если заведутся блохи, надо гужи выбросить и уж новые…
— Вот что значит, что ты все по конюшням! К осени найму тебе гувернантку. Мне стыдно за тебя!
— Отчего стыдно? — удивленно спрашивал мальчик.
— Ну, хорошо. Ну, иди. Иди к няне и сестрам. Все ты или один, или с мужиками.
Гриша глубоко вздыхал, нехотя поднимался с кресла и опять вздыхал: ему еще не хотелось уходить из прохладной комнаты, от своей грустной, больной, но все же нежно любимой мамы.
— Поцелуй меня! — тихо говорила мать.
Он целовал, шалил, терся лицом об ее лицо, а она нащупывала под рубашкой его острые плечики и впадала в жалобный тон.
— Худой ты у меня! бледненький! Гриша, отчего ты такой?
— Шалю! — отвечал по привычке мальчик, но сострадательная нежность матери действовала на его нервы и жалобила его.
— Ты у меня плохонький! И тебе не легко! И у тебя часто не весело на душонке, мой мальчик!
И случалось, что, тронутый ее жалостью и непонятными еще для него словами, Гриша вдруг начинал рыдать на ее плече.
— Что ты? о чем ты? — испуганно допрашивала его мать и трогала его голову, чтобы узнать, нет ли жару.
Но Гриша сейчас же успокаивался и уходил. И не успевал он дойти до двери, как уже забывал о своих беспричинных слезах, занятый какой-нибудь новой интересной мыслью. Что-то еще вздрагивало и всхлипывало в груди, а он уже радостно нащупывал в кармане забытую веревку и соображал, какое бы сделать из нее наилучшее употребление.
* * *
А между тем первое серьезное горе уже висело над его головой.
В одно утро отец, не отрываясь от газеты, сказал маме через стол:
— Да… ты знаешь? За Игнатом приехали!
— Приехали уже? — испуганно переспросила мама и, словно обдумывая что-то, опустила на стол недопитую чашку.
— Неужели ничего нельзя было сделать? ведь у них дети, — тихо сказала она.
— Что ж прикажешь? — пожал плечами отец. — Не связываться же с этим мерзавцем… ну, как его там? с купцом этим… Я его немного знаю: кулак и мошенник.
— Ну, вот видишь, тем более! — сказала мама.
— Чего же, тем более? Увел лошадь, да еще замок сломан, ну, значит, воровство со взломом… Дело ясно.
