— готовое дело.
Я тогда не знал, как именно, но его работу запеленговали, быстро раздедуктировали кто, где и что (ваш покорный слуга, весь такой нежный, у них в гостях) и разобрались. Быстро, четко и безжалостно. Это не талантливые любители. Это настоящая контрразведка, за которой мощь огромной империи.
Нас с Сантушем предусмотрительно заточили в разных карцерах, чтобы мы не могли скоординировать вранье. И всего через сутки перевели на тяжелый авианосец «Римуш», который теперь пёр через пространство в неизвестном мне направлении.
Я вывихнул мозг, придумывая, как объяснить клонскому дознавателю, что ГАБ подложило мне свинью в обличье «Сигурда» вовсе не для того, чтобы шпионить за Великой Конкордией, и при этом не расколоться, зачем именно я должен был шпионить. И как вообще спасти свою драгоценную жизнь?!
С последним пунктом выходило неладно. Собственно, с нами все еще цацкались только потому, что надеялись выведать, как работает или хотя бы как активируется моя машинка.
Что я мог сказать? Какие тайны выдать? Чем купить жизнь? Решительно нечем. Меня можно было растерзать калеными щипцами — я ничего не выдал бы, потому что ничего не знал.
Голые железные стены, руки скованы за спиной, холодная стальная табуретка привинчена к полу, хрестоматийная лампа в лицо и голос дознавателя из темноты.
Лампа такая яркая, что я не вижу его лица, и кажется, что со мной разговаривают руки, перебирающие карандаш под конусом света.
— Напоминаю, что вы обвиняетесь в шпионаже. Вас ждет виселица. Если выдумаете, что это легкая смерть, вы заблуждаетесь. Я могу шепнуть пару слов и вашу петлю затянут недостаточно плотно. Или укоротят шнур — есть варианты. Умирать в петле можно до четверти часа, смотря как подойти к делу. Итак…
Эта или схожая по смыслу изуверская тирада была лейтмотивом всех моих бесед с дознавателем.
— Видите ли, Андрей… Официально вы мертвы. Вас никто не будет искать. Взрыв звезды Моргенштерн — очень удобная катастрофа, на которую можно списать тысячу таких, как вы. Никто не знает где вы. Так что, право, вам лучше перестать упрямиться и начать сотрудничать. Надежды для вас нет. Отвертеться не выйдет — улика железная, как… как этот стол. И она была надета на ваше запястье.
Это длится долго.
Чертовски долго.
Свет режет глаза, но я не замечаю, уже не замечаю его — мне хочется спать! Спать!
Начинаю клевать носом, когда в ахиллово сухожилие бьет ботинок клона, стоящего сзади. Несильно. Но когда в тысячный раз… Боль возвращает меня в вертикальное положение, и мы продолжаем бессмысленный диалог.
