– Все равно поединок – это слишком опасно, – возражаю я, потому что внятно представляю, каково будет лечить бойца после такого поединка. Видывал уже, что морф может.
– А кто говорит про поединок? Организация, вот что важно. Тех же омоновцев вообще-то учат рукопашному бою. Так что сколотить из них десяток-другой копейщиков вполне можно, – поддерживает Николаича майор.
– Это не выйдет. Я вот помню несколько описаний, как человека дырявили пикой, а он подтягивался по древку поближе к обидчику и на последних крохах сил кишки обидчику выпускал.
– Э, доктор, вы в оружии явно не разбираетесь. Есть пики – броню прошибать, а есть копья с ограничителем, чтоб не доползти было. Те же рогатины, протазаны-алебарды, наконец. Если не растеряться, в десяток алебард вполне можно морфа и принять, и зафиксировать, и упокоить. А в Артмузее такого должно быть навалом. И доспехов хватит. А не хватит, в Монетном дворе такое соорудят без натуги. Нет, идея вполне себе живая. Был бы помоложе, сам бы попросился.
Не, ну ни фига себе? Алебардщики, а? ОМОН с протазанами… Хотя тот же Павел Александрович утверждал, что в римском легионе омоновцы не смотрелись бы глупо.
– Вы, кстати, к повару этому толстому присмотритесь. Такого бы эрудита к нам перетащить, – замечает Николаич, пока у меня перед мысленным взором проносятся картины алебардщиков в сияющих надраенных фуражках-мисюрках, проверяющих документики у гастарбайтеров из крепости…
– Ну если получится, то позову.
– Будете звать, заодно скажите этому всезнайке, что есть еще четвертый способ выживания, – смеется майор.
– Это какой? – Я спрашиваю с искренним интересом, потому что сам думал на эту тему и, к своему стыду, не придумал ничего.
– Еврейский! Ходишь по пустыне, а тебе кашу с неба сбрасывают!
– Ну это ж мифология… – Я разочарован.
– Ни разу не мифология. Я сам так выживал с сослуживцами.
– И какую кашу вам сбрасывали? Манну?
– Так далеко не заходило. Ту, которая в армейском рационе – рисовая с мясом, гречневая с мясом, ну и перловая, конечно, тоже с мясом. Главное, чтоб банки по голове не попали.
Дима с Николаичем хохочут. Присоединяюсь, когда и до меня доходит…
Отсмеявшись, Николаич очень серьезно говорит:
– Знаете, вот когда так полежишь, много всяких мыслей в голову приходит. Так-то некогда все, дела косяком. А вот когда есть время подумать, по-другому вещи видишь. Мне даже захотелось начать дневник вести.
– Ну это дело известное. В блокаду очень многие люди тоже дневники писали: событие было настолько из ряда вон выходящее, что хотелось записать все детали, чтоб потом люди другие знали, как оно было, – говорю я.
