— Был бы ножик, можно б её зарезать, — сказал Женька.
Я вынул из кармана и показал большой складной нож с деревянной ручкой. Женька открыл его и, поплевав на большой палец, провёл по лезвию.
— Тупой, — заключил он. — Надо поточить.
Мы тут же нашли коричневый булыжник, сели на корточки и стали точить. Овца вплотную подошла к нам и с интересом наблюдала за движением повизгивавшего ножа, не подозревая, какая участь готовилась ей. Когда лезвие заблестело, Женька перерезал им соломинку и сказал, что нож острый.
— Ты будешь резать? — спросил он.
— Нет, я… не могу.
— Боишься?
— Не боюсь, а… просто жалко.
— Эх ты, мужик!
Презрительно хмыкнув, Женька вытер нож о штаны и пошёл к овце.
Я отбежал шагов на двадцать, сел на траву и, уткнув голову в колени, зажал уши ладонями, чтоб не слышать, как овца будет кричать.
Так сидел я несколько минут, боясь оглянуться. Потом послышались шаги и подошёл Женька.
— Уже? — спросил я.
Женька сел рядом и стал ковырять ножом землю.
— Не могу я её зарезать. Она, как человек, смотрит. Губами в ладони тычется, думает, я ей поесть дам.
Так мы и бросили её в поле. Когда в следующий раз пришли на это место, овцы там уже не было.
6. МАЛЬЧИШКИ ПРОМЫШЛЯЮТ НА БАЗАРЕ. КНИГА БЫЛА У МЕНЯ В РУКАХ
Жизнь в оккупации тянулась однообразно и тоскливо. С наступлением темноты город словно вымирал. Никто не появлялся на улицах, только собаки брехали, жалобно подвывая, да изредка под окнами тяжело стучали сапоги немецких патрулей.
Днём жителей гоняли на расчистку улиц, строительство дорог, рытьё окопов.
По воскресеньям на рыночной площади собирался базар. Жить как-то нужно было, и люди тянулись на рынок. Деньги ходу почти не имели, потому что никто не знал, сколько что стоит. Куда охотней меняли товар на товар.
У нас, мальчишек, не было ни денег, ни товаров, и мы воровали. Я знал, что воровать нехорошо, и тогда очень переживал. У Мишки Шайдара была своя философия. Он успокаивал нас:
— Вы думаете, они своё продают? Это всё ж с колхозного поля собрано.
Мишка был артист по части воровства. Бывало, подойдёт к возу с арбузами, на котором восседает краснорожая и злая, как чёрт, баба, возьмёт полосатый, блестящий на солнце арбуз, пощёлкает пальцем, спросит:
— Сколько?
— Три рубля.
— А два не возьмёшь?
— Нет.
— Ну, как хочешь.
Шайдар совал арбуз под мышку и как ни в чём не бывало отправлялся к следующему возу. А баба раскрывала рот от изумления.
— Положь кавун! — визжала она. — Положь, шпана проклятая!
