Но жизнь на воде научила венецианцев сохранять равновесие на зыбкой почве. Город привык к симптоматическому лечению своих болезней, причин которых он предпочитает не доискиваться. Тут у нас, в церквах и дворцах, выстроенных на целом лесе забитых в ил свай, трещины и вздутия появляются на свежей штукатурке, на обновленной живописи, на отреставрированных стюках с таким коварным постоянством, что мы относимся к ним как к чему-то совершенно естественному. Изучая плафоны, мы со студентами то и дело видим повреждения, которыми пестрят фон, фигуры и декор наших фресок. Однако через какое-то время они трансформируются в нашем сознании в графические линии и цветовые пятна, и мы предаемся их изучению, нимало не тревожась о таящейся в них опасности.
В полном согласии с историко-художественным департаментом и с городом в целом, Альвизе прекрасно умеет отрицать свои промахи. Последние дни он не вылезал из аптеки на Сан-Стаэ, где скупил уже весь отдел витаминов и лекарственных трав. Каждое утро, поднимаясь к себе со свежим номером «Гадзеттино», я видела, как он с наигранной веселостью сбегает по лестнице, заглатывая на ходу пригоршню пилюль. По его бледному лицу, по темным кругам под глазами было видно, что с каждым днем он все глубже погружается в черную меланхолию. Насколько раздражала меня неиссякаемая жизненная энергия моего братца, настолько грустно мне было видеть, как она слабеет. Наконец я не выдержала, подстерегла его на лестничной площадке у себя на этаже и, раскинув руки, преградила ему дорогу. Мы начинаем стареть, именно когда опускаем руки, и мне было просто страшно смотреть, как страдает этот бодряк, как плющится под тяжестью рутинных забот. Ему явно не помешает стаканчик, сказала я, и хорошая встряска (это я подумала) и потащила его к себе.
Год за годом я учу своих студентов распознавать на картине незаметную для непривычного глаза аллегорическую деталь, некую особенность, которая стимулирует взгляд и обращается к духу тех, кто умеет выделить ее из целого. Альвизе надо бы немного передохнуть и за это время постараться отыскать такую деталь, которая все разъяснила бы, придала бы смысл его стараниям, облегчила бы свалившийся на него груз, попыталась убедить его я.
Хотела бы я обладать неоспоримым авторитетом моей коллеги Элен Туссен, которая утверждает, что змея, поднимающаяся на старинных изображениях из «отравленной чаши» святого Иоанна, символизирует «угрызения совести или отпущение грехов». Он помог бы мне убедить моего брата в необходимости разобраться со своей змеей, понять ее сущность, чтобы найти противоядие от ее укуса. Но он только рассмеялся мне в лицо.
