Я склонилась к Виви. Вот кому ничего от меня не надо! Игорь прав: с детьми очень удобно уходить от неприятных разговоров. Интересно, они чувствуют, как меняется вокруг них настроение? Он ужасно милый, этот Виви, но он пока пребывает в зачаточном состоянии, с ним еще нечего делать. Я решила отплатить Альвизе той же монетой и тоже съязвила. Кьяре уже надоело возиться со своим подарком, и теперь Альвизе придется повсюду таскать за собой чужого ребенка, а вести расследование с переноской в руках — это вряд ли облегчит его работу.
«Не надо прикидываться глупее, чем ты есть», — прошипел Альвизе. Если бы не бедняжка Виви, их с Кьярой образцовая семейная жизнь превратилась бы в сущий кошмар. Младенец, да еще и полностью готовый к употреблению, был воплощенной мечтой моей невестки, которая всегда «хотела ребенка» — оправданное желание для психотерапевта. Ее брак, не имевший в перспективе ничего, кроме ремонта гостиной или покраски лестницы, зашел в тупик. Альвизе устал, совершенно измотался, он и Энвера-то этого с непроизносимой фамилией сцапал от усталости, с легкостью пойдя на поводу у всего города, хотя того с Волси-Бёрнсом ничего не связывало, кроме этой несчастной партитуры.
Комиссар уже собирался уходить от Питта, когда тот, на самом пороге, вручил вдруг ему пачку бумаг, найденных в комнате убитого: счета, визитные карточки, наспех записанные телефонные номера, среди которых фигурировала и не использовавшаяся больше телефонная линия палаццо Кампана — номер старого телефона в привратницкой, который Борис, должно быть, дал Волси-Бёрнсу, чтобы тот от него отвязался. Остальные были главным образом номерами ресторанов и магазинов, кроме одного — номера Энвера с непроизносимой фамилией, который преспокойно ответил на звонок со своего мобильника. В тот же день он явился в комиссариат, не без удивления обнаружив там работавшего в Рождество следователя.
Албанец предъявил вид на жительство, который был в полном порядке. Он был вежлив, модно и со вкусом одет и ничем не походил на нелегала, пробавляющегося темными делишками. Конечно, профессия у него была туманная — агент по продаже антикварных книг, но в Венеции полно таких посредников, поставляющих в магазины и частным клиентам товары, которые падают им в руки прямо с неба. Сам он специализировался на православных манускриптах, скупая их по монастырям Румынии, Болгарии, Македонии и Черногории. В этих обездоленных странах монахи, чтобы выжить, вынуждены распродавать содержимое монастырских библиотек, доверху набитых погибающими от влажности иллюминированными рукописями, часословами и библиями. По словам албанца, монахи были благодарны ему за то, что он сам приезжает к ним в их затерянные в горах или безлюдных долинах монастыри. Альвизе не вчера родился и по этим дополнительным подробностям понял, что Энвер — вор, грабитель и мошенник, один из тех, что кишмя кишат в тех краях с богатейшим культурным наследием, которому после краха коммунистических режимов вот уже двадцать лет не ведется никакого учета. В Венеции, как и везде, ввоз и вывоз антиквариата, продажи, приобретения — все строго контролируется полицией. Так же и с людьми. Но это не относится к вещам (и людям), поступающим в город нелегально, неизвестно откуда. Однако сейчас комиссару было не до этих махинаций. Перед ним сидел свидетель и нагонял на него сон своим открытым, честным видом, — короче говоря, строил из себя дебила, как выразился Альвизе. Изображая в свою очередь полное доверие, комиссар, скорее, даже симпатизировал этому парню, который с самого детства кувыркался (по его собственному выражению), чтобы выбраться из нужды. Он с гордостью рассказывал о своих успехах, о связях, приобретенных благодаря личным качествам, о том, как, работая в Лондоне у одного книготорговца-антиквара, по ходу дела учился разбираться в рукописях. В Англию он приехал к родственнику, поднявшемуся на бакалейной торговле, но потом познакомился у того книготорговца с одним человеком из Венеции и перебрался сюда вслед за ним. Правда, позднее их отношения прервались. Альвизе очень хотелось узнать, какого пола был тот человек, поскольку преступления на любовной почве он тоже не исключал, но свидетели — это такой народ: на них нельзя нажимать слишком сильно, их нельзя перебивать, с ними надо действовать осторожно, медленно, но верно… и так далее.
