Если бы преступник умел держать в руках карандаш, сделанный им рисунок мог бы еще оправдать его злодеяние, но убийцы — бездарные художники, они не владеют техникой, им неведом творческий порыв, изрек Борис между двумя глотками вина. После разговора о Караваджо он пребывал в прекрасном расположении духа, мы же с Игорем были страшно рады, что вокруг снова воцарилось веселье, которое сближает нас так же, как и печаль. Отыщет Альвизе своего убийцу или нет, нам это казалось совершенно неважным по сравнению с определением авторства «Юдифи», или «Портрета Климента IX», или тысячи других ожидавших своей очереди картин. Кому какое дело, найдут ли, поймают, накажут ли, как и несчастного Караваджо, убийцу какого-то там Эдварда Волси-Бёрнса? Игорь размышлял, под каким аватаром зарезанный англичанин снова явится на свет, утверждая, что злое существо после смерти опускается на более низкую ступень мирового порядка: человек становится животным, растение — минералом. Те, кто запятнал свою душу грехом, скатываются все ниже и ниже. Превратившись в чайный лист, в цветок бугенвиллеи, в комара или даже в бактерию, они должны нести праведный образ жизни среди цветочков или микробов в надежде, аватар за аватаром, подняться обратно наверх. Глядишь, к концу подобного восхождения Волси-Бёрнс и станет хорошим человеком, которому и самому будут противны такие мерзости, как шантаж разводом, грязные статейки или заведомое опорочивание Маратты Бориса.
Бутылки опустели, дух очистился. Нам оставалось только с легким сердцем распрощаться, чтобы встретить новый день, где каждый будет заниматься своим делом: кто успокаивать своих Виви, кто писать великие сочинения, кто утихомиривать студентов, слушать сообщения на автоответчике, стараться забыть Джакомо и собирать материалы на картины, кто гоняться за убийцами, отправлять восвояси нелегалов, разъяснять, прояснять, выяснять. В общем, все в порядке вещей, вернее, в беспорядке, нашем привычном беспорядке, в котором мы только и можем чувствовать себя легко и свободно.
«„Мицци и ее плафоны“ — это как „Лорел и Харди“[19], „urbi et orbi“[20] — нерасторжимое целое», — пошутил Альвизе, чтобы развлечь гостей и разрядить обстановку.
Мицци — уменьшительное от Артемизии. Мне никак не привыкнуть ни к тому ни к другому. «По матери мы приходимся родней художникам Джентилески[21], и сестре досталось имя дочери Орацио», — продолжил Альвизе, добавив, что от этого художника я унаследовала и его упрямство.
