— Вы знаете, меня мучают угрызения совести.
— Угрызения совести?
Я действительно не понимаю, о чем речь.
— Вчера я была с вами резка. Я выплеснула все на вас без церемоний, будто это контрольная работа, от которой ждешь лучшего, а приходится сердито писать внизу четыре из двадцати.
— О… Но право, не стоит! Мучиться угрызениями совести, я хочу сказать. Вы дали мне возможность избежать больших разочарований. Я все перечитал. Вы совершенно правы.
— Ну, я могла бы облечь все это в более подходящую форму… Ладно, оставим это. Я говорила вам об одной возможности. Я позвонила. Можете ли вы прийти завтра утром к одиннадцати часам по этому адресу?
Она копается в своей сумке, вытаскивает оттуда кусочек бристольского картона, царапает там несколько слов — красным карандашом! и протягивает мне. Я читаю: "Жан-Пьер Суччивор", а еще адрес в квартале, где размещаются посольства. Я спрашиваю:
— Суччивор… Писатель?
— Да. Это мой друг… Вернее, знакомый. Мне пришлось как-то оказать ему услугу. Он ждет вас.
— И… Что же он хочет от меня?
— Вы все сами узнаете.
У меня, должно быть, обеспокоенный вид. Она кладет свою руку на мою. Ее улыбка становится успокаивающей, а голос — материнским:
— Он хочет вам только хорошего.
Ее рука на моей руке… Хе! Ее рука на моей руке, боже мой! Ее нежная твердая дружеская рука…
Мне надо что-то сказать. Спасибо, например. Я и говорю:
— Спасибо.
— Вы скажете мне спасибо, когда дело пойдет.
Когда дело пойдет… Значит, я ее снова увижу! Даже если дело не пойдет, я приду, чтобы сказать ей об этом, можешь на это рассчитывать, старина! Так или иначе, я все равно ее увижу, тра-ля-ля!
— Завтра в это же время я приду сюда, чтобы сообщить, что и как.
— Завтра среда. Меня здесь не будет.
А об этом я не подумал! Среда… И правда. Должно быть, мое разочарование было слишком явным. Она бросает мне спасательный круг:
— Вы расскажете мне обо всем в четверг.
Значит, она будет здесь в четверг! Мне остается только надеяться, что конец света не наступит в среду вечером.
Я выныриваю из метро на станции "Сегюр". Именно здесь он проживает, этот знаменитый писатель, на одной из этих торжественных авеню, широких, как морские проливы, простирающих от горизонта до горизонта свою респектабельность и свои платаны в четыре ряда.
Тесаный камень и кружево кованого железа, широкий холл, украшенный имитацией византийской мозаики, — эта сдержанная роскошь,какую умели создавать в те времена, когда деньги переходили от отцаксыну. Я объявляю о себе в домофон. Лепетание райской птицыприглашает меня подняться. Лифт из сердцевины дуба с резьбой и прожилками,
