Когда Ада доехала до дороги, было еще темно. Все заросло. Еще бы, ею не пользовались много лет. Как еще деревья не выросли? Она ехала, ветки царапали стекла и били по дверям, джип придавливал к земле кусты и сорняки в человеческий рост. Может, надо было поехать по обычной? Нет. Никаких следов! Трава, правда, расправится за несколько часов, но лучше не светиться. Дом стоял далеко. Он практически не просматривался с этого места, разве что маленькие фрагменты крыши. Ада припарковала автомобиль между забором и зарослями. Достала ржавый большой ключ, в кармане лежала маленькая баночка с медом и клеем. В руках она держала пластиковую коробку размером чуть меньше обувной, с дырочками в крышке. В заборе была узкая неприметная калитка. Ключ предназначался для нее. Еще Ада достала из кармана машинное масло. Капнула в замок, на петли, немного подождала, повернула ключ и бесшумно вошла в сад. На самом деле, может, действительно не было надобности красться через задний ход. Но, во-первых, она хочет быть уверенной, что Дима ее не увидит. Даже если он проснется, то не поймет, куда бежать, кого искать, а ворота будут закрыты, и таким образом ей удастся создать иллюзию непричастности людей к происходящему с ним. Во-вторых – приятнее сам процесс. Это таинственное проникновение в собственный дом очень возбуждает. «Интересно, что он там делает. Я оставила достаточно травы, чтобы убиваться в течение нескольких дней. Думаю, он спит и видит сны. То, что надо». Единственное, что огорчало Аду, – невозможность увидеть его реакцию на случившееся. Не лезть же ей в самом деле на дерево с биноклем. Но ничего – она увидит его после ее небольшой мистификации.
Она пробралась по темному заросшему саду и зашла, как и в прошлый раз, в дом с заднего хода. Именно тогда она придумала взять с собой смазку: замком никто не пользовался уже много лет. Дима заперся в доме изнутри: «Значит, он боялся!» Ей пришлось немного помучиться. Бесшумно поднялась по лестнице на второй этаж. Как она и предполагала, парень спал. Созданная ею на днях композиция стояла на месте. Она поставила коробку на кровать, достала баночку и осторожно намазала ему смесью меда и клея брови, оставила пару мазков на щеках и на лбу, в некоторых местах чуть тронула волосы и отросшую бороду. Немного на кисти рук и на одежду. Вот так хорошо. Дима улыбнулся, потом снова. «Как же ты жалок! Тощий, грязный, обкуренный, никчемный самец». Она раскрыла коробку и высыпала на него оттуда несколько сотен тараканов, которые расползались и залипали кучками на сладких пятнах. Немного полюбовавшись получившейся картиной, так же бесшумно она пошла обратно. Проходя мимо дуба с качелями, Ада не смогла удержаться от того, чтобы на них не покачаться. В самом лучезарном настроении она села на перекладину и обхватила пальцами холодные заржавелые цепи, покрытые предрассветной росой. Старая ветка прогнулась под ее тяжестью. Ада вспомнила, как девочкой качалась тут, высоко взлетая, и ее длинные волосы развевались на ветру. Она, еще не знавшая о своем даре, но уже что-то чувствовавшая глубоко в подсознании, очень любила это место, раскидистый дуб и маленькую опушку. Тогда она безошибочно угадывала, кто из братьев разбил мамину вазу, а кто съел все варенье, и что нянька иногда берет продукты в холодильнике и носит их домой. А когда младшая сестра сильно заболела, Ада сидела рядом с ней, и держала руку на ее лобике, и изо всех сил хотела ей помочь. На следующее утро жар у сестры спал, но Ада даже не связала ее выздоровление со своими мыслями. Для нее это была увлекательная детская игра. Ей просто нравилось угадывать. Только потом, через несколько лет, она стала понимать, что не такая, как другие. Ада оттолкнулась от земли ногами, и ржавые цепи заскрипели. Она вспомнила детскую песенку-страшилку, которую сочинила сама, когда стала постарше и любила ночами доводить до слез младших. Накидывала сверху темное покрывало и, надвигаясь с вытянутыми вперед руками на выбранную жертву, напевала тихим голосом: «Ра-а-аз, два-а-а, мокрая трава, я иду к тебе, сначала через сад, потом по трубе. Три-и-и, четы-ы-ыре, я в твоей квартире. Пя-а-а-ть, ше-е-есть, ты не можешь спать, ты не можешь есть. Се-е-емь, восемь, кто там точит косу? Де-е-евять, десять, тускло светит месяц». Дальше она не сочинила, но и этого оказывалось достаточно, чтобы дети дрожали, плакали и умоляли ее замолчать. И ведь знали, что это она, Ада, а все равно боялись. Ада срывала покрывало и хохотала до тех пор, пока не прибегала разъяренная мать или отец и не наказывали ее. Ставили в угол, например. Но она и оттуда напевала тихим голосом свою песенку и совсем не переживала. За удовольствия надо платить. Особенно за такие.
