Столь горячую ненависть к себе христианство возбудило не столько как религиозная доктрина, сколько как политический институт; не столько потому, что священнослужители высказывали притязания на регламентацию жизни в мире ином, сколько потому, что в этом мире они оказывались собственниками, сеньорами, получателями налогов, управляющими; не столько потому, что Церкви не нашлось бы места в новом обществе, чьи основания как раз закладывались, сколько потому, что она занимала наиболее привилегированное и прочное положение в прежнем обществе, которое и предстояло обратить в прах.
Взгляните, как неумолимый ход времени высвечивает эту истину и с каждым днем делает ее все более очевидной — по мере укрепления политической деятельности Революции религиозная деятельность разрушалась; по мере разрушения всех прежних политических институтов, на которые был обращен революционный гнев, по мере того, как окончательно были побеждены особо ненавистные революции силы, влияния и классы, когда в знак их полного поражения улеглась даже вызываемая ими ненависть; наконец, по мере того, как духовенство все более отстранялось от всего того, что пало вместе с ним, могущество Церкви постепенно начинало восстанавливаться и крепнуть в умах.
Однако неверно было бы полагать, что описанная картина характерна для одной только Франции. Во всей Европе не нашлось бы такой христианской церкви, которая не обновилась бы со времен французской революции.
Ошибочно думать, будто бы демократические общества враждебно настроены по отношению к религии: ничто в характере христианства и даже в католичестве не противоречит духу таких обществ, а многие положения благоприятно сказываются на их развитии. Впрочем, многовековой опыт показал, что жизненный корень религиозного инстинкта — в сердце народа. Это — последнее прибежище всех исчезающих религий, и было бы чудовищно, если бы институты, призванные возвеличивать идеи и чувства народа, постоянно и неотвратимо подталкивали бы человеческий разум к безбожию.
Все, что здесь сказано мною о власти религиозной, я с еще большим правом могу отнести к власти общественной. При виде того, как Революция опрокинула одновременно все институты и привычки, до сих пор поддерживавшие иерархию и порядок в обществе, можно было подумать, что ею будет разрушен не только общественный строй определенного общества, но и всякий общественный порядок вообще, не только определенное правительство, но и самая государственная власть. В самом деле, мы можем утверждать, что перед нами — только кажущаяся сторона дела.
