О Ходасевиче-поэте в свое время много спорили представители различных литературных направлений.
Одни считали его самым значительным из поэтов 20-х и 30-х годов нашего столетия, другие, напротив, объявляли поэзию Ходасевича искусственной, «сделанной»: — «Блоком стать нельзя, а Ходасевичем, хотя это и трудно, но можно стать», т. е., при наличии ума, вкуса и упорной работы, многие могли бы достигнуть таких же результатов, подделав подлинное вдохновение.
Всем в Париже было известно, что некоторые нападки на Ходасевича носили слишком личный характер; своей надменностью, своей язвительной иронией и литературного мстительностью, особенно в последние годы своей жизни, он наделал себе множество врагов, подчас очень талантливых и опасных.
Но, минуя личные выпады и сведение счетов, и в хоре восторженных похвал, и в суждениях людей беспристрастных, не чувствовалось уверенности. Поэзию Ходасевича разбирали или слишком формально (А. Белый в «Современных Записках») или слишком увлекались его тематикой.
Если судить формально — Ходасевича нужно признать одним из самых значительных мастеров слова в новейшей поэзии.
Скупым, чрезвычайно точным языком, избегая всякой «литературности», всякой рисовки и риторики Ходасевич, в каждом своем стихотворении (начиная с первой его зрелой книги — «Путем Зерна»), умел сказать именно то, что хотел сказать — равновесие формы и содержания у него выдержано, как мало у кого из современных поэтов.
Ходасевич мог, впадая почти что в прозаизм, пользуясь, казалось бы, самой невзрачной, обыденной темой, поднять ее на уровень поэзии острой и законченной:
Перешагни, перескачи,
Перелети, пере — что хочешь —
Но вырвись: камнем из пращи,
Звездой, сорвавшейся в ночи…
Сам затерял — теперь ищи…
Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.
В стихах Ходасевича присутствует большая внутренняя концентрация, позволяющая ему в нужный момент вдруг вскрыть внутреннюю сущность явления, вещи, пейзажа:
…О, лёт снежинок, остановись,
Преобразись Смоленский рынок!..
Кажется, что действительно прорвалась пелена ритмично падающего снега, кажется — вот-вот сейчас Смоленский рынок раскроется каким-то скрытым в нем значением, которое начинаешь почти что физически ощущать.
В книге «Тяжелая лира», в стихотворении «Баллада», Ходасевич прорывается к созерцанию Идеи-Образа поэзии, олицетворяемой им Орфеем.
И всё-таки, несмотря на присутствие многих элементов чудесного в поэзии Ходасевича, конечного чуда в ней не произошло. Дойдя до какого-то предела в своем творчестве, Ходасевич почувствовал, что дальше ему некуда идти — не в смысле внешней удачи, но в смысле развития своей внутренней линии.
