С тайным нетерпением я ожидал того момента, когда Ясудзава сам расскажет о заброске в СССР Кунгурцева. Однако свое повествование японец закруглял, но фамилию эту еще ни разу не произнес.
Тогда я спросил без обиняков: «Кого вы заслали в СССР осенью 1944 года?» — «Я никого не засылал». — «А кого перебросили тогда через границу ваши помощники?»
Лишь после столь прозрачного намека матерый разведчик все же кое-что выдал. Он, в частности, сказал, что в ноябре 1944 года один из его помощников, колчаковский поручик Симачкин, участвовал в заброске в Приморье, в районе города Имана, агента, которого готовила Харбинская японская военная миссия. Его фамилию и другие какие-либо данные о нем Ясудзава якобы не знает. Харбинские разведчики лишь использовали для переброски в СССР своего агента помощь Лишучженьской миссии, как разведоргана, находящегося в непосредственной близости к границе с СССР и, естественно, лучше других знающего здесь более проходные для засылки агентуры места.
«Возможно, Муцаи и Симачкину известна фамилия этого агента, спросите у них», — прижмурил японец глаза, иронически улыбаясь.
Для нас было ценным даже это краткое сообщение японца о переброске в ноябре 1944 года в СССР агента в районе Имана. Оно совпадало с имевшимися у нас сведениями о том, что этот агент готовился в Харбине и что в его переброске через границу участвовал Симачкин. Следовательно, показания Кунгурцева по этим вопросам правдивы, след его в Маньчжурии отыскался. Однако кем в действительности агент являлся, какое получил задание от разведки и дали ли ему японцы явки в советском Приморье — ответы на эти важнейшие вопросы еще были за семью печатями.
Эта «беседа» затянулась почти до утра. Когда я, вставая из-за стола, сказал, что вынужден взять его, Ясудзаву, под стражу, он не без ехидства спросил: «Разве я уже не заслужил снисхождения, чтобы отдыхать не в тюрьме?»
В тон ему последовал мой ответ: дескать, его заслугу мы ценим и поэтому даем право выбрать для ночлега любую камеру тюрьмы…
На дворе было ветрено, сыро и еще темно.
Я решил отвести сам японца в камеру. Чтобы исключить побег, использовал старый прием: опоясал Ясудзаву своим офицерским поясным ремнем пряжкой назад и просунул ладонь под него. При этом стоял слева от конвоируемого, автоматчик — справа. Наблюдая за мной, Ясудзава вдруг побледнел, затрясся весь и залопотал свою «молитву». Думая, что он страшится стен тюрьмы, я сказал, чтобы он их не пугался, поскольку эту тюрьму сам же строил. Правда, она не совсем удобная, но зато надежная. Японец все кивал, вроде бы соглашаясь. Спустя несколько дней он признался, что, когда его опоясали ремнем перед выводом в камеру, он перепутался, подозревая, что его хотят задушить.
