Наступает завтра. Проблемы те же. Воспитательница мучает моего возлюбленного, Оля приглашает под забор, детский сад пахнет детским садом. Все невыносимо. Хочется плакать. Пошел дождь. Детей загнали в группу, прогулка прервалась, Оля временно отстала, но я слышала, как они с Катей договаривались раздеться в подъезде хотя бы на одну секундочку. Господи. Какие дуры, опять делаю попытку думать я...
На следующий день дождь хлещет непрерывно. Все сидят в группе и развлекаются в меру сил. Мой родной и страшно любимый сегодня имеет отпуск от воспитательницы. Шнуроваться не надо. Я подхожу к нему сзади. Он складывает кубики. Я обнимаю его за плечи, прижимаю к себе и говорю: "Ты моя божья коровка!.." С неземной нежностью говорю. Люблю неимоверно. Он пугается, отбрасывает мою руку. Потом на всякий случай бьет меня по руке и убегает. Я ухожу в дальний угол комнаты и пытаюсь сдержать слезы...
- И это твои первые в жизни слезы по указанному вопросу, - беззлобно усмехается попутчик.
...Я боялась подойти к нему. Я тихо плакала по ночам дома, в подушку. Ведь я знала, как шнуровать ботинки. Я хотела помочь ему сделать на шнурке бантик. Он отверг.
Тогда я еще не знала, что любовь рождается на любой мусорной куче, из любых эмоций. Как стихи - по показаниям Ахматовой. Имеется в виду любовь-дурь, любовь-самоистязание с готовностью прыгнуть в пропасть, если он, Он, потом снова он - намекнет, дескать, это верный путь к успеху на его ниве.
- А что, собственно, тебе было нужно от него - тогда, в детстве, когда ты даже не слыхала слова "секс"? - попутчик перевернул следующую страницу.
...Поцеловать его. Шнурки шнурками, но главное - поцеловать его. Это была страшная, иссушающая жажда, от нее болели губы, билось сердце, кровь носилась по телу с дикой первобытной скоростью.
Взрослые надевали на меня вельветовые сарафанчики, привязывали к волосам огромные банты, неизменно восхищаясь длиной и пушистостью моей косы, мучили умолчаниями, родители заставляли отворачиваться к стене и спать на правом боку. Я с тех пор всю жизнь сплю на левом.
Больше всего на свете в те годы меня бесила собственная немота, оборудованная вышеупомянутыми бантиками в моей пушистой косе, сарафанчиками, чулочками и прочими половыми признаками. Это было страшное издевательство взрослых. Это был кляп. Мне нужно было целовать и трогать, я точно знала, что ничего не испорчу, не помну, человек будет цел-невредим-доволен, - я знала, как это сделать. Но из жизни аккуратно выпрыгивал очередной цветастый кляп, туго пеленал все молекулы моей неистовой страсти и углублял немоту.
