…Дома, дрожа и рыдая, Варя рассказала обо всем свекрови. Как же было не рассказать?.. Но у той Пашка был — милый сын. И свекровь бросила Варе страшную истину:
— Стало быть, плохо ты мужу уважаешь, а то бы он к другой, не побёг. Понимать должна!..
Наверное, свекровь была права: не такая, как Варя, нужна была Пашке. Она слыхала, какие бывают лихие бабы. Но как же такое могла ей сказать свекровь, старуха?!.. И, чтобы отомстить ей, Варя решила на этот раз простить Пашке.
Он вернулся в тот же день и подступился к Варе с виноватым смешком:
— Касьяновна, ты бы сказала, куда литовки спрятала. Бабе ведь косить надо…
«Нет, не любит он эту!.. — окончательно решила Варя. — Трепло он пустое, и она таковская. Вот и схлестнулись…» И сильное горе перешло в холод, в злую печаль.
— Я с твоей матерью жить не стану, — сказала Варя мужу. — Выбирай: либо она, либо я.
Пашка заспорил, заворчал. Свекровь тут же почуяла, о чем идет спор, и с криком, с шумом собрала свои сундуки, перетащила к старшему сыну, наискосок через улицу. И чтобы выказать Варе полное презрение, даже по воду ходила потом в обход, минуя Варин двор. Только когда началась война и Варя пошла на завод, ей пришлось поклониться мужниной матери, чтобы забыла обиду и глядела за годовалой девочкой…
…Война! Как она сразу весь сор перетряхнула! Сразу стало видно, кто чем дышит, кто на что способен. Пашка из лесничества тут же рассчитался, сдал клеймо, карты: лесничество брони не давало, и он пошел на завод. Варя подобрала мужу одежду с покойного отца: робу, рукавицы, фартук из кожи, ватный наспинник. Когда Пашка во все это обряжался, он казался таким жалким, таким невидным. Но Варя понимала, что не только одежда эта делала Пашку таким: он сразу же упал духом от тяжелой, непривычной работы. Привык кататься верхом на жеребенке-кабардинце, сшибать поллитровые за выписку леса, за нарушения в порубке. А теперь вот завод, металл… За смену нужно было тонн двадцать подать к прокатному стану. Задатчики работали бригадой, так что Пашка волей-неволей тянулся. И, может быть, даже привык бы, но первая голодная зима его сломила. Ему перепадало и от Вариного пайка, и от трехсот граммов, положенных девочке, но ему было мало, и он ходил тоскливый, обескураженный. Но зато он, с тех пор как с него слетел кураж, очень привязался к Варе: у нее была сила, она умела поддержать, поделиться последним, выручить, обернуться.
— У меня не баба — ком золота! — говорил Пашка товарищам. Но тут же, словно забыв, начинал тоскливо шутить: — Нет, ребята, при таком положении жить будешь, но насчет чего другого — не захочешь. Разве что какая-нибудь пригласит, напоит, накормит…
