Тетка моей Тетушки жила в доме для престарелых, в нескольких километрах от Миннеаполиса. На следующий день мы поехали туда на автобусе. В самую последнюю минуту перед отходом автобуса туда вошел молодой человек в рабочем комбинезоне. Никогда в жизни я не видела никого столь белокурого, голубоглазого и пьяного.
— Черт побери, — сказал он, — дома в Швеции... там мы цельную неделю веселились!
(Он определенно думал, что такие же славные обычаи надо ввести и в Америке.)
Он говорил по-шведски с очень сильным акцентом, наверняка только под влиянием алкоголя он развлекался, разговаривая на языке своих родителей. После того как он целый час развлекал пассажиров, он, шатаясь, подошел к шоферу и огорченно спросил:
— Ты не помнишь, что я сказал — где мне выходить?
Шофер явно помнил, так как осторожно высадил его на одной из остановок, и все пассажиры с напряженным интересом следили за отпрыском матушки Свей[188], когда он, блаженно улыбаясь, двинулся в путь к незнакомой цели, готовый веселиться «цельную неделю». То был первый швед, увиденный мной в Миннесоте.
* * *
Но не последний. Нет, не последний. Я встретила там много шведов, много живых — и кое-кого мертвых.
Элин была среди мертвых. Умерла она в восьмидесятых годах XIX века, и ей тогда не исполнилось еще девятнадцати лет. О, Элин, как я оплакивала тебя! Я сидела возле твоей могилы, а вокруг цвела удивительнейшая весна, и мне было так больно, что тебе не дано было пережить девятнадцать весен.
Вообще-то я оплакивала не только тебя, я оплакивала всех шведов, что спали последним сном на этом кладбище в далекой Миннесоте. Это было старое-престарое кладбище, и почти все, кто покоился там, родились в Швеции. Гробницы с одними лишь шведскими именами, северный весенний ландшафт вокруг меня... Неужели кто-нибудь удивится, что я поняла: мне надо немного поплакать. И посетила могилу Элин, которой не исполнилось еще девятнадцати лет.
О, я просто видела все это! Торпарские[189] хижины дома в Смоланде, Элин с упакованным полосатым чемоданом — она уезжает в Америку, — на лужайке мать и отец провожают ее... Маленькие братья и сестры плачут у калитки, мать утирает глаза передником.
— До свидания, Элин, напиши домой, как только сможешь, — ты ведь взяла с собой бутерброды? — до свидания!
И вот Элин идет дальше одна по лужайке, слезы застилают ее глаза, и она едва различает дорогу, но не оборачивается. А потом — на поезде вместе со всеми другими из ее прихода, ведь так приятно ехать в Америку! Ужасное плавание на пароходе через океан... Два заплесневелых бутерброда еще остаются у нее в котомке с припасами по прибытии в Нью-Йорк. Однако Миннесота!.. Знаешь, там ведь точь-в-точь как дома в Смоланде! Нет, возможно, не совсем так!.. Нет, нет, совсем не так, как дома! О ужасная тоска по дому! И болезнь... и еще сильнее тоска по дому... Мама... я хочу обратно домой, к маме! Но мама так далеко, Швеция так далеко! Помогите, мне всего лишь девятнадцать лет, я не хочу умирать...
