Я спустился по наклонному переходу и вошел в столовую, просторную с невысокими потолками комнату, где находился прекрасный выложенный камнем и украшенный геральдическим гербом очаг XVII века, который я обнаружил за викторианским камином кирпичной кладки. Магдалена, жена Рамона, низенькая толстуха лет тридцати пяти, расставляла чашки с охлажденным картофельным супом-пюре (желе Виши) у пяти приборов на овальном столе. Окна были открыты, занавеси раздвинуты, но когда я зажег свечи, их пламя, чуть вздрагивая, направления не изменило. Из прибрежного Чилтернса сюда прорывался бриз. Однако его дуновения не приносили прохлады. Когда Магдалена, с удовольствием бормоча себе что-то под нос, вышла, я подошел к окну, расположенному на фасаде дома, но облегчения не почувствовал.
Смотреть было не на что, пустая комната отражалась в большом квадратном оконном стекле. Скульптуры стояли на своих местах: голова старика из терракоты, прекрасная копия с древнеримского оригинала, на подставке у двери; два юных кавалера в одежде елизаветинского времени, загадочно переглядывающиеся в квадратной нише на противоположной стене, бюсты двух офицеров — морского и пехотного эпохи Наполеона — над камином и слева от меня на пьедестале — бронзовая статуэтка хорошенькой девушки, вероятно, французской школы, выполненная в 1890-х или чуть позднее, которая была поставлена напротив окна таким образом, чтоб на нее по утрам падало солнце. Так как я стоял спиной к комнате, бронзовую фигурку разглядеть почти не удавалось, остальные же работы, казалось, потеряли ту странно точную соразмерность одухотворенности и безжизненности, которая постоянно ощущается, когда смотришь на них прямо. Отражаясь в оконном стекле, они выглядели лишенными всякой живой искры. Я повернулся и снова взглянул на изваяния в упор: да, в камне опять затеплилось что-то человеческое.
Так как ветка А595 находится в стороне от главной магистрали, шума проезжающих машин здесь не слышно, да и сейчас во двор ни одна не свернула, казалось, все кругом погрузилось в тишину, но стоило прислушаться, как я стал различать шум голосов, доносившийся снизу, хотя выделить среди них чей-то один было невозможно. Я решил, что, если за минуту до ушей не донесется никакого определенного звука, можно пойти в спальню и взять из шкафа чего-нибудь выпить. Мысленно я стал считать: одна — тысяча — две — тысячи — три — тысячи — четыре — тысячи… Эта штука со счетом помогает войти в нужный ритм, и благодаря многолетней практике я не побоюсь дать гарантии, что ошибка в определении времени у меня не превышает двух секунд за минуту. Заметьте, это очень полезная вещь, например, когда варишь яйца без часов; впрочем, практическая выгода тут ни при чем.
