- На миру и смерть красна. - кисло утешаю я.
- Очень уж много этих смертей. Вы, видно, родственники?
Я объясняю.
- Вот это удачно. Вдвоем на много лучше. А уж втроем… А на воле у вас тоже семья?
- Никого нет.
- Ну, тогда вам пустяки. Самое горькое - это судьба семьи.
Нам приносят по бушлату, паре штанов и прочее - полный комплект первого срока. Только валенок на мою ногу найти не могут.
- Зайдите завтра вечером с заднего хода. Подыщем.
Прощаясь, мы благодарим зава.
- И совершенно не за что, - отвечает он. - Через месяц вы будете делать то же самое. Это, батенька, называется классовая солидарность интеллигенции. Чему-чему, а уж этому большевики нас научили.
- Простите, можно узнать вашу фамилию? Зав называет ее. В литературном мире Москвы это весьма небезызвестная фамилия.
- И вашу фамилию я знаю, - говорит зав.
Мы смотрим друг на друга с ироническим сочувствием.
- Вот еще что. Вас завтра попытаются погнать в лес дрова рубить. Так вы не ходите.
- А как не пойти? Погонят.
- Плюньте и не ходите.
- Как тут плюнешь?
- Ну, вам там будет виднее. Как-то нужно изловчиться. На лесных работах можно застрять надолго. А если отвертитесь, через день-два будете устроены на какой-нибудь приличной работе. Конечно, если можно считать этот кабак приличной работой.
- А под арест не посадят?
- Кто вас будет сажать? Такой же дядя в очках, как и вы? Очень мало вероятно. Старайтесь только не попадаться на глаза всякой такой полупочтенной и полупартийной публике. Если у вас развито советское зрение, вы разглядите сразу.
Советское зрение было у меня развито до изощренности. Это тот сорт зрения, который, в частности, позволяет вам отличить беспартийную публику от партийной и «полупартийной». Кто его знает, какие внешние отличия существуют у этих, столь неравных и количественно и юридически категорий. Может быть, тут играет роль то обстоятельство, что коммунисты и иже с ними - единственная социальная прослойка, которая чувствует себя в России, как у себя дома. Может быть, та подозрительная, вечно настороженная напряженность человека, у которого дела в этом доме обстоят как-то очень неважно, и подозрительный нюх подсказывает в каждом углу притаившегося врага. Трудно это объяснить, но это чувствуется.
На прощанье зав дает нам несколько адресов - в таком-то бараке живет группа украинских профессоров, которые уже успели здесь окопаться и обзавестись кое-какими связями. Кроме того, в Подпорожьи, в штабе отделения, имеются хорошие люди X, Y, Z, с которыми он, зав, постарается завтра о нас поговорить. Мы сердечно прощаемся с завом и бредем к себе в барак, увязая в снегу, путаясь в обескураживающем однообразии бараков.
